Записки. Том II. Франция, 1916–1921

В августе и в сентябре 1915 года по всей России к востоку от мередиана Калуги движение это уже совершалось по указке начальников станций и семафорам. Это был первый приступ к анархизму на железных дорогах. Москва была забита, очередь была за Петроградом и другими серьезными узлами. В Москве и Петрограде поднялся шум, пока не приняли меры, но и эти последние были наполовину. Особые совещания Государственного Совета{88} и Государственной Думы, позванные на помощь правительством, стояли на отвлеченных началах и все спорили, что лучше – единство управления всеми железными дорогами или отдельное управление железной дороги в военной зоне и в стране.

Не знакомые с условиями военной эксплуатации в военное время, совещания пришли к выводу, что надо объединить все в руках М.П.С.{89} тогда только что назначенного Трепова{90}, который с этими вопросами и делами был совершенно не знаком. Трепов обещал, что через месяц все устроится, и тоже стоял за объединение распоряжения всеми железными дорогами в его лице. А Ставка все это отвергла.

Незнакомство со службой железных дорог людей, обсуждавших и решавших организацию работ их, было неосновательное, и ссылки их на организацию этой службы заграницей, были в такой же степени ошибочные. Панацею зла искали в декларации, и горе лежало в том, что ни среди военных, ни невоенных людей, знающих, а главное умеющих эксплуатировать железные дороги в трудное военное время, не было. Военные путали, но от них не отставали инженеры. Но сверх сего, как в военной зоне, так и в имперской, царствовало своеволие наверху, так и внизу, дисциплина службы была расшатана, и прежде всего, надо было восстановить ее.

В ноябре и декабре, следя за французскими железными дорогами и за их узлами, я заметил, что у них тоже неладно. Но французы, если не справились с этим злом, то все-таки его урегулировали. Но на беду пришли морозы, заморозившие каналы на два месяца, и сверх сего значительная часть колей севера с подвижным составом пришлось отдать англичанам. Туго было, и до сих пор французские железные дороги относительно не в порядке, и это влияет на жизнь. И в Германии, несмотря на налаженность военного движения, тоже затруднения, и перевоз первых материалов встречает большие затруднения. Положение этого дела в Австрии не известно, но думаю, что оно между французским и нашим. Все эти условия, с выше перечисленными, порождают нужду, недовольство и злобу.

Германия решила вопрос, как военная держава, поглотив своих союзников, и с точки зрения успешности ведения войны, она была права и пожинает плоды мудрого своего решения. Мы же подойти к этому не можем. Если взять период, когда Германия громила Румынию, до и после него, то, с одной стороны, мы увидели действия, с другой стороны бесконечные разговоры о том, что делать. Но воз стоит все там, и этим объясняю себе ход новой англо-французской операции, которой не сочувствую, и которая не сулит нам результатов. Она, говорят, была в замысле, но света Божьего не увидела.

Прав был Клаузевиц, когда выразился, что на войне все просто, но простое трудно. <…>

22 августа

Санаторий. С 7–8 силы совсем меня оставили. Я на время переехал в санаторий, живя в гостинице, я не мог бы лечиться. Сегодня, как будто легче. Беру ванны, мне массируют плечо, должны были массировать вокруг сердца, но, слава Богу, этого не делают и принимаю какую-то сладкую жидкость, думаю, что к 29-му подбодрюсь и мы поедем дальше. Приезжающие рассказывают о жизни в Петрограде, ужасы. Все-таки живут там, вероятно дорого, но живут.

Не знаю, хватит ли моих сил, чтобы устроить возможность жить! Надежды на то, что пригласят служить, по-моему, никакой. Служить по земству желал бы, но это сомнительно. Кто же выберет человека, которому минуло 66 лет. Охотнее всего я переехал бы в свое маленькое поместье, и вел бы свое маленькое хозяйство, но возможно ли будете жить там с течением современной сельской жизни? 10 месяцев, что был вне России, и как теперь наша жизнь, не знаю. На старости создалось положение, скажу безвыходное (ибо таким оно представляется отсюда). Без сомнения дома предстоят лишения, но и вне тоже. Надо положиться на волю Божью, через 5–6 дней я уеду. Закончу свое лечение, немного, может быть, восстановил свои силы. За это время, надеюсь от Дитерихса получить известие, оформлен ли вопрос об отставке и угодно ли будет Временному правительству распорядиться мной. В последнем случае я немедленно отправлюсь. Если моя служебная деятельность должна кончиться, то остается общественная работа, хотя и для нее, я думаю, стар, а главное, я не знаком с ней.

Мои мысли, и мои симпатии тянут меня к крестьянству. С ними я жил, их знаю, и никогда у нас с ними не было недоразумения и разногласия.

Наш крестьянин и его уклад обособленный. Его хотят вырвать из этой обособленности, но не думаю, чтобы он этого желал. Как ни мелки крестьянские интересы по их размерам, но они, в то же время, очень сложны, по их бытовому укладу, и не могут уместиться в общегражданские установления.