Записки «трижды воскресшего»

Спрятал пистолет поглубже в карман: нужно бороться до конца! К тому же, пока лежал в забытьи, ко мне вроде бы вернулись силы. Правда, встать на ноги мне не удалось, но можно было ползти - и я пополз.

К полудню залег в кустах возле какой-то железнодорожной ветки. В полукилометре от меня проходил большак, по которому в обоих направлениях двигались немецкие [66] войска. За большаком стоял лес, но чтобы добраться до него, предстояло дождаться темноты.

Оглядевшись вокруг, впервые за все эти дни увидел в траве ягоды - то была брусника. Только набрал горсть и отправил ее в рот, как послышался женский голос, потом другой. Осторожно выглянув из-за куста, я увидел двух женщин, собиравших бруснику, и негромко их окликнул.

Обе женщины были, наверное, лет тридцати, не больше. Об этом говорили их фигура, голос и движения. Однако на лицо они казались чуть ли не старухами, были до крайности изможденными - такими сделали их два с лишним года немецкой оккупации.

Они с опаской подошли ко мне, но, увидя, что я едва живой, осмелели. Коротко расспросив, подхватили меня под руки и повели в деревню, расположенную вдоль железной дороги.

- Сейчас там немцев нет, - заверили они меня.

По дороге я спросил:

- Где мне найти партизан?

- Не знаем…

- Если не сыщу партизан - пропаду.

Женщины переглянулись, и одна из них сказала другой:

- Слышь, Прасковья, может, ему Ванюшка как-нибудь подсобит?

- И то дело! Ванюшка все знает: что и как… Да вот только ушел куда-то позавчера… Ну, ничего, пусть летчик пока у меня побудет, а к вечеру, глядишь, Ванюшка вернется, уж он-то что-нибудь придумает.

- Что за Ванюшка? - спросил я.

- Есть тут у нас один бедовый парнишка… На него - надейся, Ванюшка не подведет…

С трудом превозмогая мучительную боль в ногах, кое-как дошел я до деревни. Меня ввели в дом, посадили за стол, поставили передо мной миску картофельной похлебки, дали кусок хлеба.

Меня самого удивило, что я не набросился на еду, а [67] смотрел на нее почти равнодушно, только с удовольствием вдыхал горячий картофельный пар.

- Ты чего это?-спросила Прасковья. - Сам говорил: не ел две недели!

- Отвык, должно быть, - я невесело усмехнулся и взялся за ложку. - А все же надо поесть, может, сил прибавится.

- Кушай на здоровье, - сказала хозяйка дома. Ее звали Матрена Васильевна.

Она вышла из избы, но вскоре вернулась встревоженная:

- Батюшки! Немцы сейчас по деревне проехали!… Спрашивали, не видал ли кто советского летчика.

Я знал, как расправляются немцы с теми, кто осмеливался укрыть советских солдат или командиров, поэтому, не желая подвергать опасности хозяев избы, тут же встал - и за дверь.

Деревня, как я потом узнал, была сожжена немцами еще в марте 1942 года. Жители поставили на пепелище несколько холуп. Всюду разросся густой и высокий бурьян. По другую сторону железной дороги, где был колодец, не сохранилось ни одного дома.

С помощью Прасковьи (отчества ее, к сожалению, не знаю) и Матрены Васильевны я перебрался через железную дорогу и устроился в бурьяне на месте одного из сгоревших домов. Перед тем, как уйти, женщины пообещали прислать ко мне Ванюшку, как только тот появится. Мое одиночество кончилось, теперь я чувствовал заботу о себе добрых людей.

В ожидании Ванюшки я прислушивался: в самом ли деле гудит земля или мне только кажется, может быть, это просто кровь стучит в виски?…

Должно быть, я задремал, потому что не уловил ни шагов, ни малейшего шороха и вздрогнул от неожиданности, услыхав ломкий мальчишеский голос:

- Эй, летчик! Живой? [68]

Бурьян раздвинулся, показалась голова с вихрами светлых волос.

- Ванюшка? - догадался я.

- Он самый.

Мальчик подошел и сел рядом со мною. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга, я - испытующе («можно ли от этого мальца ожидать помощи?»), он - с явным интересом (должно быть, впервые видел военного летчика), жалостью (так же смотрели на меня, отощавшего и обросшего, подобравшие меня женщины) и озабоченностью (знал, что ввязывается в непростое и опасное дело).

Мне мальчик сразу понравился: ладный, подтянутый, глаза живые и смышленые.

- Тебе сколько же лет? - спросил я.

- Тринадцать. А тебе?

- Двадцать.

- Как зовут?

- Тезки мы с тобой, Ванюшка.

- У тебя оружие есть?

Я достал из кармана пистолет.

Глаза мальчишки азартно сверкнули:

- Ух ты! Дай посмотреть. - Он взял пистолет, повертел в руках, покачал его на ладони и, возвращая мне, сказал: - «ТТ».

- Разбираешься, - похвалил я. - Ну так что станем делать, Ванюшка? Выручай, брат. Теперь вся надежда - только на тебя.

Лицо мальчика на миг осветилось смущенной и радостной улыбкой. Спасая меня, он рисковал жизнью, но, повидимому, гордился тем, что советский летчик вверяет ему свою судьбу.

- Тетка Матрена сказала, что ты хочешь к партизанам податься. Но ведь ты ходить не можешь?

- Могу ползти.

Он покачал головой: [69]

- Нет, это не дело. У меня другой план. Я тебя спрячу в блиндаже в лесу - и будем дожидаться наших.

- Может, долго ждать придется…