Записки уголовного барда

Очередной карцер получаю за «установление связи с подельниками». Причина — чистая формальность. На самом деле — за выломившегося Вову-второхода. В подобных случаях главных участников сажают в трюм, после этого разбрасывают по разным камерам. Пять суток — это не много и не страшно, если идешь в первый раз — еще не знаешь, что это, потому есть дух романтики. Отсидев разок, понимаешь, на что идешь, оттого на душе невесело. Опять та же камерка № 2. Вши, клопы и комары уже в новом поколении. Прежние — только надзиратели.

Вечером в коридоре беготня и шум. Кто-то «крякнул» в нулевке. Судя по звукам, труп багром тащат за ворот по коридору.

— Суки беспредельные!

— Козлы!.. В хату вернемся — прокурору напишем!

Весь пост бьет по дверям кулаками. Стоит грохот —

последний тюремный салют. Вместе со всеми что-то ору. Голос мой больше всех узнаваемый, поэтому через несколько минут в кормушку гнусавит коридорный:

— Давай, давай, пвець, ари! Скоро тебе так по коридору потащат. Один раз — два раз, и тоже на актировка пайдешь!

Делю все имеющиеся в организме силы на пять и вживаюсь в уже знакомый режим. На третий день врываются двое.

— На коридор! Руки за спину.

— Куда, начальник?

— В оперчасть. Кум вызывает.

— Что, в таком виде пойдем? Переодеться можно?

— Зачем переодеться? Сюда же и вернешься.

Предчувствия нехорошие. Почему к старшему оперу?

За прошлый шум? Тогда почему сегодня? Если хотят добавить, выводить совсем не обязательно.

Шагаю в этом рубище через всю тюрьму в главный корпус. Вид концлагерный, даже идти стыдно.

— Стой здесь! Лицом к стене.

Упираюсь носом в косяк двери. Сопровождающий приоткрывает ее и докладывает:

— Товарищ майор, подследственный Новиков по вашему приказанию доставлен.

— Заводи. Сам — свободен.

Вхожу, с порога здороваюсь.

— Вон туда, — тычет пальцем в угол майор.

В углу маленькая табуретка. Сажусь, разглядываю чуни, грязные ноги, торчащие из укороченных шкер, и грязь под ногтями.

— Куришь?

— Там нечего.

— Ну-ну, нечего. А прошлый раз десять суток за что?

Объяснять и доказывать нет желания. Исподлобья разглядываю кабинет и его хозяина. Из-за большого, высокого стола глядит неприветливый человек в форме. Моя табуретка мала и низка, отчего стол майора кажется еще выше. А сам он, со сверлящим взглядом, еще страшнее.

Долго молча смотрит на меня и наконец начинает:

— Моя фамилия Маленкович. Сиди там, еб твою мать, и не думай, что я пригласил тебя чайку попить или табачком побаловаться.

— Я и не думаю.

— Не догадываешься, зачем тебя из подвала достали?

— Нет.

— Сейчас узнаешь. И на всю жизнь запомнишь, — переходит он на повышенные тона. — Ты что, сука, не знаешь где сидишь? Живешь, как хочешь? Ты в тюрьме, блядь, находишься, понял, в тюрьме!

— Я не спорю. Вы объясните, в чем дело?

— У меня тут не такие, как ты, на корячках ползали. И ты, если надо, поползешь.

Звонит телефон, Маленкович хватает трубку.

— Да!.. Говори короче...

Голос в трубке сбивчиво докладывает что-то. Майор слушает, изредка повторяя:

— Так, бля... Дальше, бля... Охуеть, бля...

Лицо его с каждой фразой мрачнеет и наливается кровью. Не отрывая трубку от уха, он из бокового ящика стола вытаскивает огромный охотничий нож.

— Что, говоришь, на лбу выколото? «Раб КПСС»? Так вот, слушай меня внимательно и делай, что я сказал! — орет он в трубку. — Возьмите его, сука, привяжите к лавке и вырежьте ножом вместе с рогами! Если ножа нет — зайдите, я дам. Или чинариками выжгите, мне по хую! Но чтоб через час этой портачки не было! Все.

Маленкович откидывается в кресло и, постукивая лезвием по краю стола, поясняет мне:

— Еще один умник нашелся, законы свои устанавливать решил. Полосатик уже, а ума нет ни хуя! Выколол на лбу — «раб КПСС». У меня такое не канает. Сейчас вырежут, и — на этап.

Снова звонит телефон.

— Да... Я же сказал: вырезать и в карцер! А лучше башку замотать и на этап.

Человек на другом конце провода продолжает что-то кричать в трубку.

— Никакой больницы, я сказал! Пусть пишет прокурору, дайте ему бумагу и ручку. Жалобу потом ко мне. Я здесь и врач, и прокурор! Писатель, бля, нашелся...

Орет он, рисуясь передо мной и «нагоняя жути».

— Так, на чем остановились?

— Я и не понял.

— Сейчас поймешь. Это твое?

Он выкидывает вперед руку со сложенным меж пальцами письмом. Теперь понятно.

— Не знаешь, что переписка запрещена?

— Знаю. Но в нем ничего по делу нет. Просто письмо домой.

— Но отправил-то нелегально.

— Да. Отправил, чтоб дома меньше волновались.

— Ах вот как! А ты знаешь, сколько мне из-за него поволноваться пришлось, а? Оно где-то на этапе спалилось, попало в управление, а мне за это пизды получать!

— Вам-то за что?

— А за то, будто здесь оперчасть ни хуя не работает! Поэтому всякие Новиковы сидят и катают письма направо и налево. Хотя должны находиться под особым контролем! А Маленкович из-за них получает выговоров пачку и пиз- дюлей тачку!

Опять звонок. Хозяин кабинета слушает и на этот раз расплывается в улыбке.

— А у меня сейчас как раз один певец сидит... Не-е, хе- хе, у меня по-другому поют. Зайди, глянь.

Входит какой-то офицерик. Разглядывает как в зоопарке.

— Что натворил?