Записки уголовного барда

Она бросила что-то из тряпья на пол, опрокинула сумку, вспорхнула и повисла у меня на шее. Повисла и тихо заплакала. Я так и стоял: в телогрейке, в сапогах, с висящей ею. Потом поставил на пол, и мы еще какой-то миг цепенели, крепко обнявшись. Это была, наверное, самая радостная и самая больная для меня минута за последние два года. Мне было так жаль ее, маленькую, хрупкую и совершенно не изменившуюся. Я вдруг остро ощутил не эту минуту встречи, а миг расставания, который неминуемо настигнет нас через три дня. Три дня... Как это много. Как это много по лагерным меркам. Вечность... И как мало и скоротечно по меркам души. Это нельзя назвать — «свиданием». Это было воссоединением чего-то разорванного в клочья, чего соединить уж никто и не чаял. Снятым на кинопленку полетом хрустальной вазы, упавшей со стола и разлетевшейся от удара вдребезги. А потом прокрученным в замедленном изображении назад. Вот они, осколки, собираются, стягиваются по полу, льнут друг к другу и снова становятся вазой. В нее вперед ногами вползают цветы, верхом на водяных шарах. Отталкиваются от пола и летят вверх на стол. Встают в рост и замирают... Они снова — цветы в вазе. А через три дня пленка рванет вперед. Но это будет через три дня. А сегодня волшебный кинопроектор времени завертелся в обратную сторону, разогнался, визжа всеми шестеренками. И вдруг заклинил и встал как вкопанный. Включился свет, пленка замерла на самом первом кадре.

В каждую из этих трех ночей, просыпаясь и вспоминая все, что рассказывала мне днем она, я выкладывал из месива двух минувших лет дьявольскую мозаику известных нам по-разному одних и тех же событий. Она тихо и счастливо спала, забившись мне под мышку, а я, боясь спугнуть ее сон, прокручивал все с первого дня разлуки. С ней, с Игорем и Наташкой, с матерью, с друзьями, с волей... Как кино — то в красках, то в черно-белом цвете. То истошно кричащее, то оглушительно немое. То забредающее в сон, то выныривающее в явь.

Злое кино показывало, как это было.

Как это было...

Глава 14 Арест

Утро 5 октября 1984 года. Не по-осеннему ясно и солнечно. Встаю рано. Еду к школьному другу Сашке Давыдову прямо на его работу — в строительно-монтажную контору. Сашка — начальник отдела. Дома у меня ремонт. Стройматериалов в магазинах нет — только по блату, с заднего крыльца. Но — честные. Если блата нет — со стройки. Но — ворованные. Списанные, как брак, усушенные, утрясенные и оставшиеся от пересортицы.

Кому как удобнее и доступнее. С прилавка — плохие, но дешевые. С заднего хода — хорошие, но дорогие. Со стройки или склада стройуправления — хорошие и дешевые.

Давыдов посоветовал последние.

В 8 утра я у него.

— Что нужно? Есть все.

— Все и нужно.

Посылают за кладовщицей тетей Клавой. Сидим, пьем чай, обсуждаем масштабы ремонта, возможности стройконторы и, конечно, идиотизм мирового социалистического строительства, коммунистической системы, у которой все делается через задний ход. А потому — никаких угрызений совести. Мы — как все.

Входит тетя в мужской телогрейке, в ватных штанах, с огромной связкой ключей на железном кольце. Через кольцо легко пролезет голова.

— Звали, Александр Владимирович?

— Звали. Тут, вот, надо со стройматериалами порешать человеку, — обернувшись на меня, начинает Давыдов.

— Ясно. Чего? Сколько? Как будете вывозить? За какие?

— Потом объясню. Сейчас пойдите выберите.

— Ясно. Жду у себя в складу.

— Минут через пять, — удерживает меня Сашка.

— Деньги кому? Ей?

— Ты что! Начальнику участка.

— Я ж его не знаю.

— Меня знаешь? Чего еще надо? Сначала сходи, выбери. Она все посчитает, скажет. Я кое-что урежу, кое-что спишу. Потом вместе — к нему.

В «складу» было не все. Но было.

Выбранное вместе с тетей Клавой стаскивали в угол. Полчаса пыльных работ — и вопрос с моим ремонтом наполовину решен. Прощаемся до завтра. Завтра — расчет и самовывоз. Иду к своей новой «Волге», две недели назад купленной по счастливому случаю в Ижевске. Дядя моего ижевского знакомого Толи, высокая номенклатурная фигура, отказался от выделенной «Волги» — фургона, потому что хотел обычную. Правда, не совсем, а в пользу племянника. Фургон стоил восемнадцать тысяч рублей. У Толи денег на выкуп не было. На базаре такая тянула на тридцать тысяч, а разницу ему очень хотелось получить. Позвонил он ночью, полагая, что в это время телефоны не прослушиваются. Заблуждался. «Вези меня, извозчик» уже голосил по всей стране, и телефон мой круглые сутки стоял на прослушке. Узнал я об этом несколько позже. Сговорились на двадцати двух. Вылетаем в Ижевск с Сергеем Богдашовым. На торговой базе, на заднем дворе стоит новенькая, небесного цвета красавица. Вертимся вокруг нее втроем, ждем ключи. Открываем — сказка! Сегодняшний 600-й «Мерседес» — ничто по сравнению с «Волгой» — фургоном по тем временам. В частные руки их продавали только особенным людям, по особым распоряжениям. В Свердловске в частных руках их было всего две.