Записки узника: затерянный остров

Я пригляделся к остальным туземцам: их лица сразу поменялись, видно было, что они не питают приязни к Натам-вою, но вынуждены терпеть его присутствие. Тем временем Натам-вой вёл себя как ни в чём не бывало, шутил и очень громко смеялся, настолько громко, что даже у меня уши закладывало. Он пошутил насчёт Сохом-ата (с такой грубой и противной интонацией), назвав его слепым кротом на охоте и долго смеялся этой шутке. Напряжение повисло в воздухе, но шутник ничего не замечал: ни исказившихся лиц товарищей, ни покрасневшего от гнева лица Сохом-ата, ни косых взглядов. Кеикилани сказала, что Натам-воя не трогают из-за его родства. Любого другого за такие слова уже ждала бы расправа. Туземцы её племени не терпят оскорблений.

Видно было, что остальные пытались не обращать внимания на выходки Натам-воя, но тот лез в каждый разговор, перебивал и хохотал, прямо заливаясь.

И я думал о таких людях, как Натам-вой. Такие есть абсолютно везде, и в моём университете был такой — это был племянник ректора. И даже здесь, на затерянном острове, далеко от цивилизации, есть наглый, грубый и жестокий Натам-вой, которому абсолютно безразличны чувства других людей. Племянник ректора в университете даже гордился собой, он считал себя искренним и открытым человеком, что он никогда не обсуждает людей за их спиной, а всё говорит прямо в лицо. И легко может высмеять как себя, так и других. При этом хвастал он постоянно, но считал это довольно заслуженным. А когда на занятии по этике преподаватель произнёс фразу, что любая правда может быть вежливой, этот самый племянник ректора (не буду называть его имени) возразил: «Зачем мне лицемерить и приукрашивать правду? Я вполне могу сказать человеку то, что о нём думаю. И это будет честно». Преподаватель ответил, что тогда и другие могут высказывать о нём грубую правду, которая может обидеть. «А я на правду не обижаюсь, — самоуверенно ответил племянник ректора, — и считаю, что и другие не должны обижаться на правду. Не люблю телячьи нежности, лицемерие и притворную доброту».

Того, что доброта может быть не притворной, а вежливая правда — не лицемерие, ему было не понять.

Я хотел было и дальше порассуждать на тему ограниченности ума некоторых людей, но только при одном воспоминании о племяннике ректора мне сделалось противно. И ведь такие люди искренне и очень однобоко верят в свою правоту и даже не пытаются допустить возможности других вариантов или правоты других людей.

Таких людей действительно много, и живут они как в цивилизованных странах, так и на затерянных островах. Я сталкивался с ними и в книгах, и в реальной жизни. Они по какой-то причине просто не допускают других вариантов, не могут увидеть мир или ситуацию шире. Зависит ли это от их воспитания или среды, в которой они выросли, но их узколобость порой доводит до отчаяния. И я всегда старался избегать таких людей. Объяснять им что-то невозможно, а терпеть нет ни малейшего желания.

Да, какие только воспоминания и рассуждения не приходят ко мне во время заточения в этой пещере. И всё бы ничего, если бы знать, что я отсюда выберусь.

4 августа

Я не писал несколько дней. Было совершено не до этого — мне пришлось проводить ампутацию ноги. Да, вот так, на затерянном острове, посреди океана, без медицинских инструментов, без препаратов. Да я даже руки нормально вымыть перед операцией не смог! Я был в ужасе от происходящего!

Мало того что я в жизни никогда не проводил ампутацию, так я даже не специализировался в этом направлении. Мы изучали эту тему, конечно, в университете, даже практика была. Но делать это самому! В таких условиях!

Но выбора у меня не было. И не только потому, что вождь просто приказал мне: лечи! Я сам не мог пройти мимо человека в беде.

Дело было так. Едва минул обед, как вернулись охотники. Вышли они только утром, на рассвете, а вернуться должны были на закате. Но вот вернулись гораздо раньше. И по их поведению сразу стало понятно, что что-то не так. Младший брат вождя, искусный охотник Тахо-наклан, попал в зубы тигра. Нога туземца была ужасно изуродована. Его принесли на ветках, сложенных в виде носилок (не перестаю восхищаться этим народом).

Тахо-наклан был абсолютно без сознания. Я только глянул в его сторону, сразу понял — он не выживет. Шансов не было. Но передо мной, как из-под земли, вырос вождь Укалан-тахо и произнёс лишь одно слово, выученное на английском: лечи!

Я уж хотел было сказать, что раненый не выживет, но что-то заставило меня промолчать. Может, это взгляд вождя, в котором теплилась надежда, может, это докторский долг. Так или иначе, я лишь кивнул и указал на решётку, закрывавшую меня в пещере.