Записки вдовца

– Мне же этого не кажется ни так, ни этак. Извините за грубость. Я не слишком долюбливал прежний парламент, который был однообразен, как кузнечик, и плоский, как клоп. Но все же у него была своя история, чуть-чуть глуповатая, но достаточно кровавая, а буйная даже чересчур. А этот…

– Подождите еще немного, милый Вильон…

– Это-то верно… Но я боюсь пожара, который со всем этим покончит, прежде чем что-либо начнется.

– Действительно, hie jacet lepus. Но позвольте мне все же думать, отец, что но крайней мере фасад нелепого здания не так уже плох с его окнами таверны и золотыми рыцарями, – напоминанием о привилегиях, дорогих даже этим людям.

– Да, да, я согласен с вами от всего сердца. К тому же меня немного смешат эти бесчисленные статуи парижан, среди которых нет вас, Мюссе.

– А я, Вильон, я так бешусь и неистовствую, не видя там и вас. Что касается меня, плохого рифмача…

– Тю-тю-тю-тю!

– Нет, правда же!

– Послушайте, вы вероятно знаете здесь уютные ночные уголки. Сведите-ка меня туда, идет?

– Ну так в путь…

И после изрядного количества громких приключений, оба славные поэта окончили ночь, как и следовало, в участке.

Славный уголок

О, совсем не то, что могло бы представиться вашему злому воображению.

Заведение, прилавок которого тускнеет от прикосновения одних только трезвых или почти трезвых рук, но во всяком случае честных и воспитанных или хоть по видимости таковых. А что? Не редкость ли подобное местечко в нашем Париже?

Хозяин, высокий светлый блондин, радушно приветлив, но умеет выбирать вою публику. Одет почти всегда в светлое – прихоть блондина, вероятно. Никогда его не видали в вязаной фуфайке и это отпугивает местных шатунов.

Хозяйка, царственной красоты, сдержана и весела в пределах требуемого. Иногда ее ясное и открытое лицо принимает выражение равнодушия, быть может, насмешливого; но когда посетитель предлагает ей розу или смиренный пучок фиалок, она расцветает истинной радостью молодой женщины в цветах любящей сестер. Клетка с чирикающими канарейками каждое мгновение привлекает ее взгляд и возбуждает улыбку.

Хозяйская дочь – высокая девочка, бледная, но здоровая и умница, и проказница, и чертовски добрая.

Наконец династии приказчиков сменяются редко, что говорит в пользу этих молодых людей и всего заведения.

Среди служащих двое носили фамилию Папаль и имя президента.

Один из них живой, с рожицей уличного мальчишки и дикаря из Аннама, постоянно удивлял посетителей своими всегда лукавыми, но не слишком злыми глазами и «сногсшибательными» ответами, как говорится на здешнем, совсем особом наречии.

Другой, крепкий малый, с головой юного римского императора, более сдержанный, но на самом деле не меньший проказник, умел дразнить неосторожного, произнесшего некстати что-нибудь вроде: «Очень мило» или «Я живу в подвале», ловко повторяя время от времени этот оборот.

Словом, прекрасный состав служащих.

В числе отборных посетителей имеются поэты, одни такие лохматые, и другие, слишком лысые. Один из этих любимцев Аполлона поражает своим высоким, другой – своим низким ростом, еще иной – своими героическими жестами, все же вместе – жизнерадостностью наперекор щелчкам и неудачам.

В этом избранном обществе можно также видеть отставных судейских чиновников, гордых своей бедностью, военных, которым – черт возьми! – не советую наступать на мозоль, о нет! Что еще?

Иногда тесная дружба соединяет в задней комнате самые сливки этого общества и тогда-то начинается пение хором; а то скрипка смеется и стонет, или раздаются шутки, настолько же затейливые, как и безобидные, устраивается борьба и кулачные бои для смеха, но не на шутку, я вам ручаюсь.

Безумство? Пусть, но безумство милое, прелестное и которое стоит, пожалуй, не одной из известных нам мудростей.

Итак, да процветает на долгие годы драгоценное маленькое заведение на радость, на отдых и на утешение почтенным соседям.

Аминь!

Из окна