Записки ведуна. Утопленник Васька и другие истории (СИ)

— За что ты его? — спрашивает.

— За хамство и глупость, — отвечаю. — Я его предупреждал, и ты тоже. Его позвали дело делать, а он гадить начал. Вот пусть и сидит, где заслужил. Не понимает по-хорошему, пусть дерьмо огребает.

Пошли мы дальше, я иду, тропу нужную вижу ясно — путать некому больше, а встал на развилке: нехорошим потянуло да поманило. Тревожное, опасное. Кровью пахнет. И Настя моя встала рядом, хмурится. Переглянулись мы с ней.

— Пойдём, посмотрим, — говорю. — Не нравится мне там. Близко от лагеря слишком.

Кивнула она, и пошли мы. Недалеко оказалось, метров десять от тропки нашей. Ложбинка на взгорке, а в ней холмик могильный и сосна сухая, тонкая рядом, вместо креста.

— Он просит освободить, — Настенька ближе подошла.

А я стою, как волк ощерился, адреналин кипит — на восставшего смотрю. Роста метра два, руки длинные, когтистые, сам преотвратный, чисто в фильмах ужасов показывать. Всем упырям упырь. Кроме силы и жратвы ничего не признает. Дикий, одно слово.

Даже с местным кладбищенским не сравнить. Тот тоже сильный, а интеллигентный, воспитанный, опрятный, нас увидел — поздороваться вышел, узнать — не провинился ли в чём. А в чём его винить? Меру знает, больше дозволенного не ест, за порядком в посёлке и вокруг следит, чтобы нечисть волю не взяла. Все бы такими были — поговорить приятно.

А этот зверь почти.

— Проклятый он, — говорю. — И крепко проклят, за дело. Убийца он, по прихоти убивал и много убивал. Дети и женщины на счету его. Здесь укрыться хотел, да нашли и казнили его. На чистой земле оставили, думали, лежать будет, не дёрнется никуда. А он упырём стал. Жрёт, до кого дотянется. А чтобы дотянуться — жертвы подманивает.

— Он говорит, что раскаялся, — Настя ко мне обернулась, в глазах и сомнение, и просьба.

— Убить бы его по-хорошему, — отвечаю. — Калёным железом. Да сжечь тут всё, вычистить. Только у меня оружия подходящего нет. И костер устроить не дадут.

— Отпущу я его, — губу закусила, нахмурилась. — Не надо, чтобы он тут был.

Я плечами пожал: что упырю возле нашего лагеря не место — с этим согласен. А чтобы отпустить — ей по своему ведомству видней моего бывает, может, и впрямь заслужил.

— Отпускай, — говорю, — если нужным считаешь. Уйдёт, куда положено, и хорошо.

Кивнула она, упырь башкой закивал — уйду, мол, только отвяжите.

Стала Настя его отвязывать, я курю, стою — упырю дым не нравится, рычит тихо, недовольно, а не дёргается: три привязки оказалось. Да и не смеет на двоих: силы соизмеряет. Один я бы к нему без подготовки и не сунулся даже, это не своя мелочь кладбищенская — он тут сто лет с гаком отъедался, всю окрестную нечисть разогнал, хоть и привязан. Настю он ещё опасается, а во мне только жрачку видит — зенки голодом посверкивают да слюна капает. Того упыря, которого я по кладбищу дома гонял, сожрал бы и не поперхнулся.

— С одним условием отпускаем, — придержал я Настю жестом последнюю привязку снимать. — Уходишь, куда тебе положено. Иначе — пеняй на себя. Прибьём к чертям.

— Запомнил? — Настя брови строго свела.

Рыкнул утробно-согласно, сняла Настя последнюю привязку, и вроде как исчез он. Пошли мы обратно, а чую — тут, скотина. Обмануть пытается. На Настю посмотрел — тоже неспокойная.

— Думаешь, зря отпустили? — спрашивает.

Я плечами пожал, закурил ещё, на тропинку вышел. Отпустили теперь, чего жалеть. В лесу смеркается уже, туман подниматься начал, самое то для упырьей охоты. Прошли ещё метров десять, чую — идёт за нами, меж сосен прячется.

— За нами идёт, сука, — говорю. — Нас боится и не показывается, а в лагерь притащится, когда все спать лягут. Если нажрётся, силы наберёт — без нормального оружия хрен завалим.

— Думаешь, пугнуть стоит? — спрашивает.

Я снова плечами пожал, обернулись мы, так и есть: из-за сосен выглядывает, скалится, рычит, что пёс голодный. Пока я соображал, чем его пугнуть, он и вовсе обнаглел: на тропу вышел и тащится себе не спеша, спокойненько, труп ходячий. Разозлился я, меч перехватил поудобней.

— Ах ты, сука охамевшая, — говорю, — сразу тебя прибить надо было!

Рубанул по нему, поперёк развалил. Упал упырь, я только обрадоваться успел, а он тушу свою на руках приподнял и пополз, кишки по траве потащил.

— Остановить его можешь? — Настя спрашивает.

Примерился я, метнул в него меч, а он его отвёл, падла, и хрипло так смеётся: что, съел, мол? Будь у меня настоящий меч или посох по уму сделанный — прибил бы урода этого не раздумывая. А так только границу по веточке отведённой поставил.

— Мочить его, гада, надо, а нечем, — досадую, а у самого адреналин в крови гуляет. Только с голыми руками на такого — глупо и бесполезно.

А упырь тем временем часть свою отрубленную подобрал, на место приладил, прирастил, снова встал. Живучий, поганец. Но и за меч отведённый перейти не может — не пускаю я его.