Записки военного врача

Однако этот довод не подействовал на товарища, подписавшего приказ. Тогда я поехал за город, в место расположения командования фронтом, и обратился к заместителю командующего фронта по тылу генералу Андрееву, в ведении которого находилась и медицинская служба.

Он выслушал меня, спросил, как работает капитан вообще, что он за человек, и заключил:

— Да, этот приказ придется отменить. Нельзя наказывать офицера через голову непосредственного начальника.

Вернувшись в госпиталь, я собрал командный состав и зачитал подписанный мною приказ об ошибке, допущенной при ремонте пищеблока, и о взыскании, наложенном за это на капитана Кондратенко: домашний арест на десять дней и оплата расходов за исправление ошибки.

С того времени никаких претензий к пищеблоку госпиталя ни у кого не было.

По совести

В начале 1944 года один из работников вещевого отделения нашего госпиталя, молодой солдат лет 23 по имени Николай, или Коля-Николай, как называли его чаще, поскольку юношеская пригожесть сочеталась в нем с хмуростью бывалого бойца, подал рапорт по команде об отчислении из госпиталя и направлении для продолжения солдатской службы в действующие войска. Такого рода рапорты были редки в нашем специализированном и не очень молодом коллективе; если они и появлялись, то от юных медицинских сестриц, недавно приехавших из глубокого тыла и мечтающих о спасении раненых в пламени сражений. Случай с Николаем был совсем другим, его самого уже спасали подобным образом. Будучи вторым номером в пулеметном расчете, он оказался в бою контуженным разрывом снаряда. Лечение не избавило его от сильного заикания, возникшего вследствие этой контузии, он был признан ограниченно годным к воинской службе и в таком качестве попал к нам.

Конечно, вещевое отделение даже в крупном военном госпитале было не самым желанным местом для молодого человека в годы Великой Отечественной войны. Но если на передний край пока не пускают, отчего же не поработать здесь? Дело полезное и со своим ореолом: одеваешь, обуваешь не кого-нибудь, а заслуженных воинов, проливших свою кровь в боях за Родину. Николай, однако ж, пропускал мимо ушей все резоны, упрямо добиваясь лишь одного — возвращения в действующую армию. Это отнюдь не способствовало его добрым отношениям с непосредственным начальником, ветераном интендантской службы, несколько ворчливым по натуре, что еще более распаляло Колю-Николая.

В таком вот состоянии и объявился он у начальника госпиталя. Полагая, что ему следует все же «отдышаться» от контузии еще некоторое время, как рекомендовали врачи, я сказал:

— Придется снова комиссоваться, уважаемый. Но не уверен, что допустят на комиссию[11] раньше положенного срока. Может, погодим малость?..

Как он покраснел, чуть не вспыхнул малиновым пламенем! И объявил категорично, заикаясь больше обычного:

— Не могу годить, товарищ военврач 2-го ранга. Считать тапочки в кладовке — не по мне. Мое дело — воевать за Родину. — А в заключение отчеканил: — Совесть у меня есть!..

И комиссия в конечном счете вняла доводам Коли-Николая, разумеется, после того, как он был тщательно осмотрен и обследован. Примерно через месяц получили от него фронтовой треугольничек, из которого явствовало, что он жив, здоров, воюет, как должно, чего и нам желает. Отбыв вскоре из Смоленска, я остался в неведении о дальнейшей судьбе этого молодого человека, но верится, что все у него шло на лад, он того заслужил.

А заключительные слова Коли-Николая, его, так сказать, девиз, поныне звучат в моем сознании, словно только что услышанные. Они запомнились основательно не оттого, что были тогда необычайны и удивительны, напротив: мысль, изложенная в них, владела миллионами сердец, была злободневна, пожалуй, как никогда, и составляла одну из коренных примет того времени. Молодой солдат лишь выразил эту мысль весьма красноречиво и подтвердил ее делом. Никто ведь не побуждал его к быстрому возвращению на передний край, наоборот, все его оберегали от этого, исходя из медицинских соображений. Но важнее рекомендаций медиков, правильность которых он подвергал сомнению, и превыше инстинкта самосохранения было для него веление Совести. Он уже чувствовал в себе достаточно сил, чтобы продолжать борьбу за полную победу с оружием в руках, и считал недостойным себя не делать наиболее нужного на войне. Ход его мыслей разделяло в то время подавляющее большинство соотечественников.

Начало года ознаменовалось для меня большим событием. Я был принят в члены ВКП(б). Должен признаться, что в глубине души я считал себя коммунистом еще с рабфаковских лет, когда решил, что все требования, предъявляемые нашей партией к своим сынам и дочерям, равно обязательны и для меня, и соответственно учился, работал, жил. То, что давнее мое желание отныне воплотилось в жизнь, я принят в ряды единомышленников-коммунистов, и не где-нибудь, а во фронтовом госпитале, было для меня, врача, почетно, и я по сей день в душе горжусь этим.