Записки военного врача

Вот он, свет! Что творилось в госпитале! От неописуемой радости люди обнимали друг друга! Пожалуй, можно с полным основанием сказать, что если бы у каждого госпиталя в Ленинграде был свой герб, то, конечно, на фронтоне нашего здания водрузили бы вот такую простую электролампочку! Она бы символизировала трижды благословенное чувство взаимопомощи ленинградцев в обороне своего города.

Теперь под наблюдением Емельяна Никитича Городецкого осторожно приступили к запуску моторов. Ожила котельная! Появилось тепло! Эта радость на некоторое время заглушила многие наши огорчения.

«На некоторое время» — потому, что через пять дней к нашей электротрассе подключился соседний госпиталь. Он стал тратить свет без всякого учета возможностей. Расплата не заставила себя долго ждать: от перегрузки сгорели предохранители. Тогда нас… отключили от подстанции.

Ягунов немедленно вскочил в «Антилопу-гну» и опять помчался в управление «Электротока». Сердобольный инженер «Электротока» А. А. Принцев вновь разрешил подключиться, но установил госпиталю очень жесткий лимит. Этот лимит строго выполняли, помня предупреждение: малейший пережог — и нас отключат навсегда. Во всех помещениях, кроме операционной и перевязочных, горело по одной двадцати-пятисвечовой лампочке. Но и это было таким облегчением, о котором мы еще недавно могли только мечтать.

«Дом-сказка»

 конце января с младшим братом Иваном я решил сходить домой. Оба давно там не были. Брат — начальник штаба 264-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона — только что выписался из госпиталя после ранения.

Улицы погружены в темноту. Редкие прохожие да патрули. Тишина. Тишина затаившего дыхание города.

Пересекаем Неву по пешеходной дорожке, протоптанной по льду. Где-то далеко полыхает пожарище.

На площади Труда зарево обозначилось ярче. Миновав Поцелуев мост, вышли на просторную Театральную площадь. Горело в конце улицы Декабристов.

Чем ближе мы подходили к горящему дому, тем теплее становилось на улице. На лицо садилась сажа.

Пожар захватил три верхних этажа большого дома на углу проспекта Маклина и улицы Декабристов, расписанного по мотивам русских сказок. Здание это так и называли: «Дом-сказка».

Огонь бушевал. Языки пламени то вспыхивали в окнах, озаряя покрытые лазурью яркие картинки на стене, то исчезали в рыжем косматом дыму. Под ногами хрустели осколки стекол.

От жара вблизи дома таял снег. Вокруг неторопливо бродили люди. Кружками и кастрюлями они черпали воду из луж и наливали в ведра. Нет, не для того, чтобы попытаться этими каплями погасить пожар. Просто видели, что натаяло столько снега, и торопились сделать запас драгоценной воды. Ведь водопровод не работал.

— Давно горит? — спросил я у женщины, закутанной в платок.

— Третий день…

Погревшись у огня, мы пошли дальше.

Под воротами родного дома сидел дворник.

— Как живешь, Антон?

— Жену похоронил. Да и сам еле ноги таскаю…

Я поднялся на площадку, открыл дверь квартиры.

Из темного коридора пахнуло сыростью и плесенью.

— Кто дома? — громко спросил я, засветив фонарик.

Ответа не последовало.

Вошел в свою комнату. Вещи целы. Два окна без стекол. На полу слой снега. Стены, диван, стол и книжный шкаф затянуло инеем.

На книжном шкафу любимая игрушка сына: бархатная, с оторванным хвостом, собачка. Покрытая инеем, она похожа на зайца.

«Надо обязательно забить окна, — подумал я, — иначе все в комнате погибнет».

Пошел на кухню в надежде найти гвозди и молоток. В коридоре услышал глухой стон. Он исходил из комнаты моего соседа, архитектора Игоря Нипоркина.

Войдя туда, засветил фонарик. На кровати, укутанная одеялами, поверх которых было еще пальто, лежала мать Игоря, Вера Матвеевна. Рядом стул. На нем — оцинкованное ведро, наполненное снегом.

— Федя, подойди поближе, — узнав меня, тихо попросила Вера Матвеевна. — Согрей кипятку…

Старая женщина была в состоянии крайнего истощения. Дров в комнате не оказалось. Пришлось разрубить на кухне деревянное корыто и растопить кастрюлю снега.

— Где Игорь? — спросил я.

— На работе. Недавно был. Он на казарменном положении. Плохо мне. В землю прошусь…

Я поправил одеяло на кровати и сел рядом.

— Ты слушай меня, — продолжала старушка. — Передай управдому: пусть он позвонит Игорю. Номер телефона под подушкой.

— Игорю я позвоню сам, Вера Матвеевна. И не хороните себя раньше времени…

Я говорил слова утешения, но понимал: женщина обречена. Как я мог в такой момент думать о своем барахле, забивать окна? К черту все это!

Пошел ночевать к брату: его квартира помещалась на той же площадке, что и моя.

— Спать лучше не раздеваясь, — посоветовал брат. — Теплее. И потом, того…

«Того» не пришлось долго ждать. Едва мы уснули, завыли сирены. Дом потряс глухой удар. По крыше забарабанили осколки зенитных снарядов. Добрались до чердака. Над нами топот ног, лязг лопат.

— Спокойно! Сбрасывать на улицу! — раздался на крыше повелительный бас.

— Кто это? — спросил кого-то брат.

— Плешаков Иван Иванович.

— Разве он не эвакуировался?

— Нет. Когда театр уезжал, у него тяжело заболела дочь.