Записки военного врача

После избрания старостой палаты Вернигора — сын портового рабочего — стал именовать ее «морской» и сухопутные термины не употреблял. Лестницу называл трапом, пол — палубой, окно — иллюминатором, табуретку — банкой, палату — кубриком. В этом сказывался Вернигора, считавший службу на флоте превыше всего.

Однажды, когда я намеревался начать обход раненых, меня в коридоре остановила санитарка Петрова.

— Доктор, в третьей палате несчастье!

— Что случилось?

— Вот как перед богом! Не скажу! Ни-ни!..

После нагоняя от Муратова за свой прогноз состояния здоровья Павлова — «такие завсегда умирают» — Дарья Васильевна стала менее словоохотливой.

Вместе со мной в палату вошла медицинская сестра Клавдия Лобанова. На этот раз Вернигора не доложил, что «в нашем кубрике полный порядок». Староста молча и угрюмо лежал на койке.

— Доброе утро, товарищи!

— Здравствуйте, доктор!..

И больше ни слова. Ни обычных реплик, ни вопросов. В палате царила настороженная тишина.

Что бы это значило? Тем более что только вчера здесь царило оживление. За мужество и отвагу в боях были награждены орденами и медалями несколько раненых.

Вернигора украдкой показал мне на раненого красноармейца Пряхина.

Я подошел к Пряхину:

— Как ваше самочувствие?

Пряхин медлил с ответом. Что здесь произошло? Я видел, что Пряхину не по себе. Склоненная голова и скорбный, как бы ушедший в себя взгляд, отрешенный от всего окружающего. В палате знали, что семья Пряхина находится на оккупированной территории в Волосовском районе, что о судьбе жены и сына солдат ничего не знает. Каждый день он встречал надеждой — придет весточка.

— Поправляюсь, — глухо отозвался наконец Пряхин.

— Поправляешься, а настроение плохое? Почему?

Раненый покусывал губы. Глаза потускнели, будто выцвели. Он опять замолчал. Пальцы теребили края одеяла.

— Письмо получил, — тихо сказал он. — Из батальона. Учительница нашего колхоза туда написала. Немцы расстреляли жену и сына. Вы это понимаете? — задохнулся криком раненый.

— Понимаю, — растерянно сказал я, не находя слов для утешения.

— Ничего вы не понимаете!

— Клавдия Ивановна, принесите бром, — попросил я Лобанову.

— Да будьте вы человеком! — вскочил с койки Пряхин. — Не надо мне вашего брома… Пейте сами! А меня выпишите в батальон. Немедленно! Я здоров… Что вы меня здесь держите? Хотите, я левой рукой переверну койку? Хотите?

— Состояние вашего здоровья требует…

— Невмочь ему, товарищ военврач! — сказал молчавший до сих пор Вернигора.

— Сердце зашлось! Выпишите меня! — кричал Пряхин.

— Не волнуйтесь, доложу начальнику отделения, — согласился я, чтобы успокоить раненого…

К концу обхода отворилась дверь. На пороге женщина в белом халате.

— Рады вашему приходу, Ольга Николаевна! — встрепенулся Вернигора.

— Ваш заказ я выполнила. — Женщина положила на стол книги.

— Спасибо, Ольга Николаевна! Почитайте нам что-нибудь, — просит Вернигора.

— Почитайте, почитайте! — поддержали разом несколько человек.

Мне понятен замысел палаты: отвести Пряхина от тяжких дум.

— Хорошо, — согласилась Ольга Николаевна. — После обхода почитаю.

Ольга Николаевна Радкевич — профессор-биолог. По инициативе библиотеки университета в госпитале организован передвижной книжный фонд. В те дни палаты нашего госпиталя навещало сорок чтецов художественной литературы: студенты, преподаватели университета, работники библиотеки.

Однако вернемся к расскажу о Константине Пряхине.

Закончив обход, я доложил Муратову о просьбе раненого.

— Мне понятно состояние Пряхина, но вы не сумели убедить его, что этого делать нельзя, — сказал ровным глухим голосом Петр Матвеевич. — И неправильно поступили, обещав мне доложить. Напрасно обнадежили человека. А что касается чуткости, то, подлинная, она диктуется только заботой о здоровье раненого. Придется исправить вашу ошибку. Поговорю с Пряхиным…

Муратов в преждевременной выписке из госпиталя Пряхину отказал в моем присутствии.

А поздно вечером после отбоя воздушной тревоги Пряхин исчез. Поднялся переполох. Такое чрезвычайное происшествие грозило большой неприятностью не только нашему отделению, но и всему госпиталю. Муратов и я немедленно доложили о «чепе» Ягунову и Луканину.

— Как это могло случиться? — схватился за голову Ягунов. — Позор! Да еще у вас, товарищ Муратов, лучшего начальника отделения!

— Ума не приложу! — развел руками Петр Матвеевич.

Ягунов нажал кнопку звонка.

Появился дежурный по госпиталю.

— Чернышева ко мне!

— Он в приемной.

— Позвать!

— Слушаюсь!

В кабинет вошел комендант госпиталя Чернышев.

— По вашему приказанию явился! — отрапортовал он. — Разрешите доложить, что…

— Не разрешаю! — побагровел Ягунов. — Исчез раненый! Вы кого охраняете? Военный госпиталь или дом отдыха?

— Раненый не исчез, — спокойно возразил Чернышев. — Об этом я и хотел доложить. Он задержан в бомбоубежище, когда одевался.

— Где он?

— В приемной.

— Доставить сюда!

Вошел Пряхин. Не в госпитальном халате, а в обмундировании.

Ягунов встал.

— Садитесь! — предложил он Пряхину.

— Я не могу сидеть, когда стоит старший по званию, — ответил Пряхин.

— Садитесь! Вы раненый! — настаивал Ягунов.

— Был ранен. А теперь здоров!