Записки военного врача

— Объясните нам, чем вызван ваш поступок?

— Я об этом уже говорил начальнику отделения товарищу Муратову и ординатору Грачеву. Не могу я больше валяться в госпитале…

— Прошу сказать, где вы достали обмундирование?

— Об этом знаю только я!

— То есть как это — только я? — осторожно и мягко спросил Ягунов.

— Людей, меня понявших, я подводить не должен…

— Вы что же, хотите, чтобы ваше дело приняло более неприятный оборот?

— Нет, товарищ начальник госпиталя. Я хочу одного — на фронт. И больше ничего добавить не могу. Разрешите идти?

— Пожалуйста.

— Вот это разговор! — сказал Ягунов, когда Пряхин покинул кабинет. — Человек с большой буквы! Что предпримем, Федор Георгиевич?

— А ничего! — ответил комиссар. — В его поступке нет тени. Один свет!

— Каков боец! Орел! — воскликнул Ягунов. — Товарищ Муратов, приложите все усилия для скорейшего выздоровления раненого.

Поднимаясь по лестнице в ординаторскую, я сказал Муратову:

— Пронесло, Петр Матвеевич. Думал, что нам здорово влетит!

— Я был далек от такой мысли.

— Почему?

— Они отлично поняли Пряхина.

В ординаторской на столе нас ждала записка Константина Пряхина. Он просил прощения за то, что своим поступком причинил Муратову столько неприятностей.

«За себя я не боюсь, — писал красноармеец. — И сдается мне, вам не будет взыскания, потому что начальник нашего госпиталя толковый…»

Я зашел в палату. Пряхин спал.

Возвращаясь в ординаторскую, я встретил в коридоре Ирину Митрофановну Покровскую — научного сотрудника географического факультета, одну из наших «родственниц». Студенты и преподаватели университета приходили навещать раненых, у которых не было в городе ни родных, ни знакомых. С легкой руки секретаря комсомольской организации госпиталя Харитонова наших шефов стали называть «родственниками».

— Так поздно, а вы еще в госпитале? — спрашиваю Покровскую.

— Что поделаешь, раньше не могла выбраться, — ответила она. — Панкратова навестила. Каков прогноз врачей относительно его руки? Ведь он скрипач.

— Знаем. Муратов уверяет — самое опасное уже позади. У нас с Панкратовым взаимная договоренность: вылечим ему руку, и он перед выпиской из госпиталя даст концерт в нашем клубе.

В палатах мы часто видели и декана исторического факультета Владимира Васильевича Мавродина, читавшего лекции раненым, студентку комсомолку Лиду Володину, ассистента Григория Лептова, молодого геолога Тину Балашову, члена шефской комиссии Евдокию Марковну Косачевскую. Евдокия Марковна к тому же была донором. Ее иногда вызывали в госпиталь и ночью, когда это требовалось.

Восемь человек из университета успешно руководили лечебной физкультурой. Кто-то из них проявил очень хорошую инициативу, решив использовать для лечебной физкультуры лестницы госпиталя. По ступенькам вниз и вверх медленно брели раненые — они учились ходить после снятия гипса.

Вот по лестнице, придерживаясь за перила, медленно спускается высокий и широкоплечий раненый в коротком, до колен, халате. Он очень осторожно ступает по лестнице.

— А вы смелее, Олег Николаевич! Не волнуйтесь! — подбадривает его геолог Мария Хошева. — Не сгибайте спину! Выше голову! Надо идти вот так… — И сама показывает. — Дальше, дальше! Превосходно!

Хошева говорит это с таким оттенком радостного удовлетворения, с каким мать учит свое дитя ступать по полу ножками.

— Мария Федоровна, мне это очень трудно! — с боязливым беспокойством отвечает раненый. — Ей-богу! Ноги трясутся, коленки подгибаются…

— Уверяю вас, одолеете! А теперь обратно поднимайтесь!

Лечебная физкультура сочеталась с различными формами массажа. Он занимал достойное место в комплексе лечения раненых, ускоряя восстановление подвижности мышц и суставов.

Бывает в жизни, незнакомый человек в трудную для вас минуту проявит к вам такое отношение, что еще раз вспомнишь славную русскую пословицу: «Мир не без добрых людей».

Аспирант географического факультета Розалия Львовна Золотницкая, как никто, умела находить необходимые задушевные слова в беседах с ранеными. Помню случай с лейтенантом Николаем Беловым. В госпитале ему ампутировали голени. Лейтенанту двадцать два года. Возраст кипучей молодости, неиссякаемой энергии. Еще полгода назад он был веселым, беззаботным студентом. Сегодня Белова захлестывает крайняя степень отчаяния. Кто решится заговорить с ним о будущем, зажечь в нем хоть искорку надежды? С юношей, который готов в любой момент покончить с собой?

Но Золотницкая решилась.

— Что я буду делать, Розалия Львовна?! — с горечью восклицает офицер. — Без ног! На роликовой тележке? Вот так… Руками, что ли, отталкиваться? Нет! Лучше петля.

— Это малодушие! Не уступайте ему! Не уступайте! — взволнованно убеждает раненого Золотницкая. — Ни на йоту! Вы слышите? Ни на йоту! Я слепая! Это очень страшно! Не видеть красоты на земле! Но я живу и работаю, Николай Васильевич!

Разговор трудный. Лейтенант подтянул одеяло к подбородку. Шапка взъерошенных, спутанных волос. Бледное лицо исстрадавшегося человека. Глаза ввалились от бессонных ночей. Золотницкая не может прочесть в этом взгляде безысходное горе, но она слышит его в голосе юноши: