Записки военнопленного

Обратная дорога не ознаменовалась ничем новым. Уже привычно я трясся в заполненном до отказа автозаке, скучая, ожидал корпусного стоя посреди многолюдного собачника, и еле шевеля гудящими ногами, возвращался через крестовское подземелье в ставшую домом камеру 791. После первоапрельского заседания я вернулся около десяти часов вечера и с одиннадцати до пяти утра спал, видя фантасмагорические сновидения, в которых экстремальные сцены уличного насилия причудливо переплетались с чёрно-белыми кадрами обвинительной речи Бундина призывавшего «расстрелять поганых шульцов как бешеных собак!» Я не высыпался, уставал, усталость накапливалась и три следовавших подряд заседания слились для меня в один парадоксально нескончаемый процесс, абсурдно-фантастический словно «Процесс» Франца Кафки. Два раз я успевал увидеть выпуски теленовостей о суде над самим собой, и ощущение нереальности происходящего усиливалось. Со всех точек зрения этот суд был необычен, отличался от простых уголовных разбирательств ежедневно тысячами проходящих в российских судах. Он стал первой ласточкой начатой властями «охоты на ведьм» — войны с праворадикальными группировками, однако судили меня преимущественно за одни убеждения и оттого судебно-следственная система, растерявшая опыт 37-го года допустила превращение трагедии в драматический фарс достойный цирка «шапито», но не правосудия.

Заседания 2 и 3 апреля были целиком посвящены допросам свидетелей. Невозможно и нет смысла полностью приводить здесь текст протокола, засоряя книгу переложением не имеющей художественной ценности пустопорожней болтовни. Затрону наиболее запомнившееся.

Первым допрашивался Глеб — худенький семнадцати- или шестнадцатилетний мальчик — робкий, застенчивый и перепуганный до потери разума. Глеб был поклонником футбольного клуба «Зенит» и 29 марта 2003 года собравшись на матч с московским ЦСКА, он и в кошмарном сне не представлял таких неприятных последствий весёлого сбора болельщиков. Бойко хорошо поработал с Глебом, и он подписал подготовленные Тихомировым бумаги; а сейчас дрожащий от страха перед перспективой оказаться в тюрьме мальчишка послушно подтвердил показания на судебном заседании. Не обошлось без курьёзного происшествия: заняв место у свидетельской трибуны, Глеб побледнел и упал в обморок. Жданова объявила кратковременный перерыв, а падкие до сенсаций журналисты разразились в тот день тревожными сообщениями: «На громком судебном процессе по делу экстремистской организации „Шульц-88“ проходящем сегодня в Ленинском федеральном суде Санкт-Петербурга, очевидец совершённой скинхэдами расправы над уроженцем Армении потерял сознание во время дачи свидетельских показаний!»

Следующий свидетель по имени Коля был другом и одногодкой Глеба. Его я немного знал и догадывался, что согласие свидетельствовать против меня было продиктовано ещё большим страхом. За два года до описываемых событий произошло нашумевшее убийство торговца арбузами Мамедова. Совсем юные парни — скинхэды и футбольные хулиганы — забили пожилого азербайджанца стальными прутьями и истыкали ножом, записав казнь на видеокамеру. Одним из убийц был Коля, избежавший наказания ценой негласного сотрудничества с правоохранительными органами. Его выступление свидетелем обвинения по делу Ш-88 являлось проявлением этого сотрудничества. — Очередное предательство на службе у системы.

Откровенно говоря, предательство и сговор лежали краеугольным камнем доказательной базы обвинения. Изрядная часть свидетелей относилась к числу бывших участников Ш-88 освобождённых от уголовной ответственности как «добровольно вышедшие из экстремистского сообщества лица». Были и те, кто остался верен былому товариществу, но, как минимум, половину свидетелей составляли бывшие шульцы в своё время исключённые или по своей воле вышедшие из организации или близкие к движению люди. Другая половина состояла из малознакомых или вовсе незнакомых молодых людей, тем не менее, сообщивших массу информации о Ш-88 и лично обо мне.