Записки жандарма

В тот же период времени Зубатов начал легализацию и в Одессе, куда был послан Шаевич, присматривать же за ним должен был начальник Одесского охранного отделения Васильев, который был вызван в Петербург вместе со мною и которому даны были соответствующие по этому поводу указания и инструкции. Градоначальнику Шувалову[97] от имени Плеве было послано письмо о поддержке нового движения с указанием лиц, туда командируемых. С этими лицами познакомился начальник личной охраны Плеве – Александр Спиридонович Скандраков, пользовавшийся большим доверием министра. Плеве знал Скандракова еще со времен своего директорства, когда тот был сначала жандармским офицером у генерала Новицкого в Киеве, а затем начальником Московского охранного отделения. Он был друг Судейкина. Через Скандракова Плеве был в курсе и всей петербургской легализации, через него же он знал и все то, что хотел знать своим личным путем. Скандраков ведал у него перлюстрацией, предназначавшейся только для министра. В лице Скандракова была своя личная не только физическая охрана, но и сверхполиция, наблюдавшая путем перлюстрации не только за некоторыми сановниками, но даже за самим директором Департамента полиции.

Работа в Одессе началась и стала расширяться. Но занятый своим прямым делом Васильев не справился с порученной его надзору легализацией. Шаевич ускользнул у него из рук, сыграл в левизну, и одесская работа закончилась летом 1903 года большой забастовкой, в которой приняли главное участие именно сорганизованные Шаевичем рабочие.

Теперь все сразу обрушилось на Зубатова. Все враги его как бы объединились против него и решили использовать благоприятный момент для его падения. О Зубатове кричали, что он сам устроил забастовку, что он сам революционер. Обвинение в революционизме было, конечно, нелепо, но оно шло из кругов чиновничества и его, конечно, подхватили в пику правительству. В дело вмешался великий князь Александр Михайлович[98], доложивший государю, что забастовку в Одессе устроил сам Зубатов. Директор Лопухин[99] в это время был за границей. Плеве взвесил все обстоятельства и решил пожертвовать Зубатовым и покончить с ним, тем более что в это время он узнал, что Зубатов ведет против него интригу вместе с Витте и князем Мещерским[100], из которых последний старается повлиять на государя, дабы убрать его, Плеве, и назначить на его пост Витте.

Последний должен был начать некоторые либеральные реформы и, в частности, реформу по рабочему вопросу в духе идей Зубатова.

Взбешенный раскрытой интригой, недовольный одесскими событиями и натравливаемый на Зубатова со всех сторон, Плеве доложил государю о том, что главным виновником одесской забастовки является Зубатов, действовавший самовольно и без всякого ведома министра. Доложил государю Плеве и о раскрытии им интриги, и об участии в ней Зубатова, и высказал мнение о необходимости увольнения Зубатова, на что и последовало высочайшее соизволение.

Зубатов был уволен. Мстительный Плеве придал увольнению скандально-оскорбительный характер. Плеве вызвал Зубатова и, в присутствии командира корпуса жандармов генерала фон Валь[101] наговорил ему много резкого вообще и, в частности, за одесскую забастовку. Никогда не бывший, по существу, чиновником, Зубатов ответил Плеве не менее резко, указав ему, что опыты по легализации в Одессе делались с разрешения его, министра, и в заключение быстро вышел из кабинета и так хлопнул дверьми, что, как потом рассказывал мне Скандраков, чуть стёкла не посыпались. «“Орел” был очень взбешен», – говорил Скандраков.

Генералу фон Валю было приказано наблюсти за немедленной сдачей Зубатовым должности его бывшему по Москве помощнику, полковнику Сазонову. Произвели как бы обыск в его письменном столе. Зубатов был арестован и выслан во Владимир на Клязьме, Шаевич же был сослан в Вологду.

С увольнением Зубатова рушилась, в сущности, его легализация, так как продолжение ее уже не шло так, как понимал и вел ее он, ее творец и вдохновитель. Рушился любопытный опыт зубатовского разрешения рабочего вопроса на местах. Идея Зубатова была верна и не нова, но проведение ее в жизнь было уродливо и неправильно. Оно явилось казенным, полицейско-кустарническим и шло, как говорится, не по принадлежности. Для профессионального русского рабочего движения не нашлось в нужный момент национального, свободного, общественного вождя. Не выделило такого реформатора из своих рядов и правительство. У Витте, как министра финансов, не оказалось глубокого знания и понимания рабочего вопроса, ни государственного чутья к нему, ни интереса. Его собственные записки лучшее тому доказательство. Не нашлось около Витте и человека, который бы зажег его интересом к рабочему вопросу и направил бы его на разрешение этого вопроса государственным размахом, как то было у Витте в других сферах его деятельности, хотя граф Витте бранит в своих записках все и вся, но за его политику по рабочему вопросу будущий историк России и его самого, наверно, не похвалит.