Записные книжки

В прежние годы рыцарь красоты, ныне принес граф Остерман обет рыцарской верности памяти Александра. Кабинет его в Женеве был как бы усыпальницею покойного императора. Все возможные портреты его, во всех видах и объемах, бюсты, статуэтки, медали – всё, что только могло напоминать его, было развешено по стенам, расставлено на столах. Граф был окружен этими воспоминаниями; он хранил их с нежным благоговением. Он жил в них и в минувшем, которое они изображали. На столе его постоянно лежало собрание стихотворений Державина. «Вот моя Библия», – говорил он.

Жаль, если Лажечников, бывший долгое время при нем адъютантом, не собирал и не записывал по горячим следам любопытные проявления этой своеобразной личности: она и везде была бы на виду, а у нас, при некоторой бледности общего колорита, она поражала яркостью красок своих и выпуклостью очертаний.

Мы пользовались приязнью графа, но никогда не были с ним в коротких и постоянных сношениях. Встречались мы урывками, время от времени, и опять надолго расставались. А потому сказанное здесь о нем далеко не портрет, разве легкий очерк; ближе знающие его могут пополнить этот черновой набросок.

* * *

Старик Бенкендорф постоянно пользовался особенным благоволением и, можно сказать, приязнью Павла Петровича и Марии Федоровны, что не всегда бывает при дворе одновременно и совместно: равновесие – дело трудное в жизни, в придворной – тем паче. Он рассказывал барону Будбергу (от него я и слышал эту историю), о забавном и затруднительном положении, в которое он однажды попал в Павловском или Гатчинском дворце.

Это случилось в самый разгар платонической и рыцарской привязанности Павла Петровича к фрейлине Нелидовой. Бенкендорф нечаянно входит в один из покоев дворца и застает Павла Петровича, сидящего на диване рядом с Нелидовой. Пред ними столик с двумя свечами; в глубине комнаты догорает огонь в камине. Разговор слышится живой, но вполголоса. Третьему лицу тут места нет: оставаться неловко, уйти неприлично. Бенкендорф в недоумении переминается с ноги на ногу. В редкие секунды молчания пытается он вставить какое-нибудь малозначительное слово; но на попытки его ответа нет. Наконец великий князь говорит ему:

– Как это, господин Бенкендорф, вы политикой уже не занимаетесь?

– Почему же нет, ваше высочество.

– Вон на камине лежит последний номер гамбургской газеты, а вы ее не читаете?

Бенкендорф радуется этому поводу к честному отступлению, идет к камину и при слабом мерцании догорающего огня готовится углубиться в чтение газеты.

Что же оказывается? Самой газеты нет, а есть одно прибавление к ней с объявлениями о разных продажах, вызове прислуги, отыскании сбежавшей собаки и пр. Делать нечего: надобно было предаться чтению, и оно продолжалось около часа.

Этот случай наводит на два следующих рассказа.

Позднее нежное внимание императора Павла было обращено на другую фрейлину, жившую во дворце. В так называемом фрейлинском коридоре император встречает однажды гвардейского офицера, помнится, Каблукова, и говорит ему: «Милостивый государь, по этому коридору ходить одному из нас, вам или мне».

Во время Суворовского похода в Италию государь в присутствии фрейлины княжны Лопухиной читает вслух реляцию, только что полученную с театра войны. В сей реляции упоминалось между прочим, что князь Гагарин (Павел Гаврилович) ранен. При этих словах император замечает, что княжна Лопухина бледнеет и совершенно меняется в лице. Он на это не говорит ни слова, но в тот же день посылает Суворову повеление, чтобы князь Гагарин был немедленно отправлен курьером в Петербург. Курьер приезжает. Государь принимает его в кабинете своем, приказывает освободиться от шляпы, сажает и расспрашивает его о военных действиях.

По окончании аудиенции Гагарин идет за шляпой своей и на прежнем месте находит генерал-адъютантскую шляпу. Разумеется, он не берет ее и продолжает искать свою.

– Что вы, сударь, там ищете? – спрашивает государь.

– Шляпу мою.

– Да вот ваша шляпа, – говорит Павел, указывая на ту, которой была заменена прежняя.

Таким замысловатым образом князь Гагарин узнал, что пожалован в генерал-адъютанты. Вскоре за тем произошла помолвка княжны и князя, а потом и свадьба их.

* * *

Вот портрет из старинной картинной галереи:

Он весь приглажен, весь прилизан;
С иголки ум его и фрак;
И фрак крестами весь унизан;
И ум под канцелярский лак.
Он чопорен, он накрахмален,
На разговор он туп и скуп,
И глупо он официален,
И тож официально глуп.

* * *

Дмитриев гулял по Кремлю в марте 1801 года. Видит он необыкновенное движение на площади и спрашивает старого солдата, что это значит.

– Да съезжаются, – говорит он, – присягать государю.

– Как присягать и какому государю?

– Новому.

– Что ты, рехнулся ли?

– Да императору Александру.

– Какому Александру? – спрашивает Дмитриев, всё более и более удивленный и испуганный словами солдата.