Записные книжки

Вторая половина дня. Работа, потом холм Муз. На этот раз солнце близится к закату. И снова безумная радость от необычайной смелости Акрополя – его архитекторы играли не с гармоничной мерой, но с чудесной экстравагантностью мысов, островов, разбросанных по гигантскому заливу, и неба, похожего на широкую вращающуюся ракушку. Они создавали не Парфенон, но все пространство в целом, с его фантастическими перспективами. На всю эту эскадру островов и вершин, над которыми возвышался полуют скалы, внезапно падает вечернее умиротворение и […неразб.] на молчаливые корабли.

* * *

Вложенное письмо.

Мой дорогой N.

Мое сегодняшнее молчание касается только меня одного. Оно связано со слишком многими обстоятельствами моей личной жизни, чтобы я мог Вам это объяснить. Впрочем, Вы можете только порадоваться: если бы я стал говорить, то я не сказал бы того, на что Вы надеялись, и никому не доставил бы удовольствия. В конце концов, у интересующего Вас дела достаточно своих защитников (впрочем, признаю, что они были не слишком сильны в сложившихся обстоятельствах). Но Ваше письмо побуждает меня высказать то, что я уже давно собирался сообщить Вам. Тем более что в великом конфликте, разрубившем надвое XX век, свой выбор Вы уже совершили.

Вам известно, к примеру, что Восточная Германия уже давно получила вооружение и что там работают несколько нацистских генералов, как, впрочем, и на Западе. И Вам известно, что СССР несколько раз признавал за Германией право иметь свои национальные вооруженные силы. Но об этом Вы не говорите. Потому что Вы допускаете перевооружение, коль скоро оно происходит под контролем СССР, но Вы его критикуете, если оно совершается под эгидой Запада. И так во всем. В крайнем случае (спросите себя сами) Вы бы согласились, чтобы Франция превратилась в народную демократию при покровительстве Красной Армии (и напомню, я сам защищал коммунистов против всякой «атлантизации» внутренней политики). Когда Вы говорили или писали мне о подобных проблемах, Ваше внутреннее убеждение было понятно, Ваше возмущение было искренним лишь тогда, когда Вы говорили о преступлениях наподобие дела Розенбергов. Однако Вы предпочли молчание, отягощенное сомнениями, если речь заходила о подавлении бунта германских рабочих силами коммунистического режима (эта деталь важна, и мне кажется, что именно в такие моменты и происходила болезненная, но решающая проверка позиции интеллектуалов левого толка).

Мне кажется, что Вы уже сделали свой выбор. Поэтому для Вас будет совершенно естественно вступить в коммунистическую партию. Не мне Вас в этом упрекать. Я вовсе не презираю сторонников коммунизма, хотя считаю, что они совершают смертельную ошибку. Но я презираю, и очень сильно, тех интеллектуалов, которые являются коммунистами, не будучи членами партии, и которые изводят нас своими псевдостраданиями светских кюре и в конечном счете очищают свою совесть за счет рабочих-активистов.

Сделайте же хоть раз в жизни то, что Вам хочется сделать, придите в согласие с самим собой. И Вы увидите результат. Вы постоянно сравниваете две величины, но знаете и можете судить только об одной – об обществе, в котором мы живем, и Вы ничего не знаете о другой. Коммунистическая партия не поможет Вам понять, что такое народные демократии. Ей это не под силу. Но она поможет Вам понять коммунизм, о котором Вы еще очень мало знаете. Хорошо, если Вы найдете в нем умиротворение, правило жизни. А если нет, то по крайней мере Вы действительно поймете, в чем заключается проблема.

Я повторяю вам свои мысли только потому, что хочу избежать недоразумения. Перевооружение Германии должно быть осуждено в обоих случаях, иначе – все это обман. И если я по-прежнему считаю непростительными помощь Франко, или «фруктовую» политику в Южной Америке, или колониализм, то я категорически не приемлю и той «фруктовой» политики, которая была навязана Франции стараниями России и безоговорочно поддержана французской коммунистической партией. В общем, я по-прежнему выступаю принципиально против действий и методов того, что я называю кесаревым социализмом.