Записные книжки. Воспоминания

Этот долгий день продолжает длиться. Поздно вечером в дверь моего номера постучали. Должно быть, приехал отдыхать кто-нибудь из знакомых и зашел поболтать перед сном. Так и есть. Входит И. Т. Сегодня это, пожалуй, самое подходящее. И. Т. человек умный, абстрактный и имеющий жизненную позицию. Скорее всего, разговор дойдет до вещей, занимающих меня сегодня.

И. Т.: – … Ведь я психологией никогда вплотную не занимался… Есть еще один раздел философии, который я терпеть не могу, – это этика.

– По-видимому, вы неэтичный человек.

– Я – неэтичный человек.

– Но… если говорить всерьез… не стоите же вы за кустарное разрешение основных вопросов. Человек, в конце концов, может жить без гносеологии, но не решив вопроса о ценности, он толком не может жить.

– Я именно стою за кустарное решение. Никакое другое решение в этом деле никогда не удавалось. Видите ли, я думаю, что есть три рода людей. У большинства последние ценности вообще не доходят до сознания…

– А! То, примерно, что я называю эмпирическим человеком.

– Я не гонюсь за тем, чтобы это назвать. Есть трансцендентные люди, которым необходимо, чтобы крайняя ценность лежала вовне…

– Вероятно, в широком смысле слова это люди религиозного мышления… то есть люди веры, хотя вовсе не обязательно, чтобы она была верой в бога… Ну и, конечно, имманентные люди…

– Нетрудно догадаться – раз есть трансцендентные. Имманентные люди как-то переживают ценность в себе.

– Именно – как-то…

– Заметьте, я не претендую на то, что имманентные люди выше трансцендентных.

– Боюсь, вы это подразумеваете. Но представьте себе – человек, нерелигиозный во всяческих значениях этого слова, но с повышенным переживанием ценности. И он неблагополучен. Ему все мерещится, что только безусловное упорядочивает людей и отдельному человеку объясняет, зачем он живет (раз есть то, что дает жизни свои законы) и зачем он умрет – раз есть нечто, что выше его жизни. Этого имманентного человека мучит произвольность его собственного душевного устройства.

– Значит, он не имманентный человек. Ему просто нужны внеположные ценности.

– Нужны! Но если их нет…

– О, тогда ему плохо. Очень плохо!

– Понимаю: не будем смешивать имманентных людей с трансцендентными людьми без трансцендентных ценностей. Но тогда самый ваш трансцендентный человек – как он отделается от подозрения, что все его критерии обман?

– Чей обман? В чью пользу вы обмануты? Кто вас обманывает?

– Скажем – самообман…

– Но ведь обман или самообман могут мыслиться лишь относительно некоторой действительности, истинной действительности. А если вы не знаете и не можете вообразить иную действительность, кроме той, которой вы пользуетесь?..

– Хорошо. Вы говорите – в чью пользу вы обмануты? Но у нас есть понятие природы. Как говорит Шопенгауэр, природа все делает для рода и никогда ничего – для индивида. Так вот бабочка-однодневка, которая порхает, как дура, а к вечеру, положив яички, помрет – ей в конце концов все равно, потому что она не знает об этом. Но человек – не расстраивайтесь, что я сплошь говорю вам вещи тысячелетней давности, – человек, он устроен так, чтобы не только порхать и рождать, но чтобы еще, при любых обстоятельствах, придумывать идеологию – человек-то знает. И он, в сущности, жертва приспособляющего механизма природы…

– А вы бы поменялись с тем, кто не знает?

– Я? Ни в коем случае.

– Так какая же вы жертва?

– В том смысле жертва, что кому-то – природе этой, что ли, – почему-то нужно, чтобы мы жили…

– Кому это может быть нужно, чтобы вы жили? Только вам это может быть нужно. Дело не в смысле жизни – даже непонятно, что это значит, – но в ценности жизни. Человек родился, и при этом его мнения не спрашивали. Но у него достаточно возможностей впереди, чтобы оценить факт жизни – в ту или другую сторону. Для человека, который заслуживает называться разумно-мыслящим, только так и стоит вопрос: я живу – значит, я признал ценность жизни.

– Но откуда он, этот ваш человек, вообще берет понятие ценности? Ценность всегда социальна. Значит, он получает ее извне. И по отношению к ней он не свободен. Скажите прямо – получает он ценность извне?

– Генетически – конечно. Но ведь не это определяет устройство каждого единичного сознания. Я свободен относительно любых ценностей, потому что в любой момент я могу уйти. Они существуют для меня постольку, поскольку я дал согласие оставаться.

– Теперь понятно, что из всего девятнадцатого века вы признаёте главным образом Достоевского. Кириллов, в доказательство, что он свободен, – застрелился.

– Я не настаиваю на общеобязательности суждений этого рода. Если окажется, что есть еще люди, которые так думают, – мне будет все равно. Другое дело идеи в области гносеологии или истории. Словом, там, где я мыслю научно.

– Этика исключается?

– Я спокойно отношусь к смерти. Этика же, она начинается, кончается, она вся выходит из мысли о смерти.

– Это страшно верно.

– Я думал о смерти в своей жизни три ночи. Мне тогда было четырнадцать лет.

– Что ж вы придумали?

– Что – пожалуйста… я готов.

– Так с тех пор и стоите на этом?