Заплати другому

Открылась дверь. Бочком вошел сын Арлин. Волосы были всклокочены, в чем сама же Арлин и виновата: слишком уж спешила начать разбирать на части несчастье у крыльца и более или менее предоставила мальчика самому себе. Сзади на синих джинсах был вырван клок, но об этом Арлин и знать не желала. Пока. Хотя бы трусы у него чистые, слава богу.

– Тревор, ты где был?

– Там, у Джо.

– Я тебе позволяла пойти к Джо?

– Нет. – Потупленный взгляд. «Он его, – подумала Арлин, – небось, перед зеркалом отрепетировал». Мальчик знал, кто с мамой в гостиной, но не знал, зачем. Однако понимал: не забавы ради. Дети все понимают. – Прости. – Взгляд сына остановился на стакане с текилой. Никакого упрека, одно лишь молчаливое осознание, чересчур взрослое для мальчика его лет, знающего кое о чем, вроде, почему взрослые стараются. И как чертовски маловероятен успех.

– Ладно, все в порядке. Отправляйся обратно.

– Я только домой пришел.

– Ты можешь меня хоть раз послушать?

И он подчинился, безо всяких разговоров. Арлин отложила в памяти: пойти с сыном попозже погулять и купить ему мороженое. Стук захлопнувшейся двери отозвался у Арлин болью, словно что-то оторвали от нее, словно до сих пор не была перерезана связывавшая их с самого начала пуповина.

Арлин снова налила в оба стакана:

– Спасибо, что при мальчике ничего не сказала.

– Он здорово на Рики похож.

– Он не его. Не Рики.

– Одно лицо.

– Ему двенадцать. Я с Рики сошлась всего десять лет назад.

Арлин казалось, будто Бонни заглядывает ей через плечо: напоминает. Обман помогал ей устроить целую новую жизнь. Только то была такая старая ложь, что тяжко отделаться от нее после стольких-то лет. То же вранье и на этот раз удачно подошло.

– Я вижу его в этом мальчике.

– Ну, тогда ты видишь то, чего нет. – Или то, чего хотела для себя, но так и не получила. Мы, чего не получаем, видим, куда ни взглянем. Если то, чего сами себе не даем сделать, есть, мы того ни в одной другой живой душе перенести не в силах. Арлин начала это замечать.

…

В тот же самый вечер, в девять часов, к ней нежданно-непрошено зашла Бонни.

– Понимаю, как это выглядит, – пролепетала Арлин. – Я как раз думала позвонить тебе.

– Я подумала, может, захочешь поговорить.

– У тебя что-то вроде ясновидения?

– Нет, насколько мне известно. Малец твой мне сообщение прислал.

От этого внезапного известия Арлин заплакала, из-за чего – и сама не сумела бы толком разъяснить. В последнее время слезы постоянно наворачивались, и любой слабенький толчок вызывал их поток, вроде как от внезапного взрыва хохота или страха мочевой пузырь перестает слушаться, особенно, если слишком долго сдерживаться.

Бонни протиснула в дверь все свои триста пятнадцать фунтов[7] веса и большой подушкой обернулась вокруг Арлин, вовсе не фигурально душа ее в объятиях.

Некоторое время спустя они прошлись по шкафчикам и вылили все спиртное в раковину.

– Я завтра же с утра начну все по-новому. Может, на этот раз и получится.

– Чем тебе не нравится начать прямо сейчас? Можешь начать в любое время дня, знаешь ли.

– Наверное.

Вслед за Арлин Бонни прошла к окну спальни, и они посмотрели на площадку перед домом, на залитую лунным светом рухлядь вокруг, казавшуюся чем-то стоящим. Арлин, которой никогда не удавалось подыскать нужные слова, как будто показала Бонни, в чем загвоздка. В призраках. Словно сказала: «Если б тебя осаждали привидения вроде этого, кто скажет, управилась ли бы ты лучше?»

Бонни неспешно кивнула.

– Слышишь те деревья? – спросила Арлин.

– А что с ними?

– Они поют мне по ночам. До того чисто и просто, что я больше спать не могу. Песни Рики. Неужто не слышишь? Клянусь, до того как этот чертов грузовик вернулся домой, они такое никогда не пели. Пели что-то подобное, наверное. Но не эти песни.

– Деточка, это просто ветер.

– Для тебя, может, и ветер.

Бонни уложила ее в постель:

– Завтра утром приду проведать.

– А-а, я прямо тут и буду.

И Бонни оставила ее один на один с пением.

Спустя немного времени Арлин встала. Решилась заглянуть к Тревору в комнату. Села на край кровати и убрала с его лба завитки черных кудрей.

– Мам, ты в порядке? – Он не отрешился от сна, слова прозвучали, словно он заполнял ими в себе какое-то пространство, где все было отведено заботе о ее благополучии.

– Ты единственная благодать, какую я сотворила в жизни. – Это она ему твердила много раз.

– Да ну, мам. – Так он всегда говорил в ответ.

Когда она ушла, он все еще лежал с открытыми глазами. Словно, может, и он слышал то пение.

Из дневника Тревора

Иногда я думаю, что мой отец никогда не был во Вьетнаме. Даже не пойму, с чего я это думаю. Просто так.

Отец Джо был во Вьетнаме, всякие истории рассказывает. И сразу понятно, по одним только словам, что он и в самом деле там был.

Мой отец, мне кажется, если иногда и говорит о чем, так о том, что, как он считает, может заставить людей гордиться им или пожалеть его.

Мама жалеет его, потому что он был во Вьетнаме. И говорит, ничего странного, что у него расстройства бывают. Так что я молчу о своей догадке, что, может, он никогда там и не был.