Заплесневелый хлеб

— В прежние времена «на два и на три» ты мог утром съесть большую булку с обрезками колбасы или ветчины, — сказал Амитрано. И обернувшись к детям, пояснил — На два чентезима хлеба и на три чентезима колбасы. Скажешь колбаснику: «на два и на три», и он тебя сразу понимает. Вот ты и сыт до двух часов.

— А потом цены поднялись и вместо чентезимов пошли уже лиры, — вздохнула Ассунта.

— Да и те ничего теперь не стоят… — добавил Амитрано.

— Зато у нас есть «общедоступные столовые» и «дешевая кухня», — заметил мастро Паоло.

— На бумаге! Об этом мы читали, только никто их в глаза не видел. Банда преступников, вот что они такое! — воскликнул Амитрано.

— Они большие хитрецы. Я читал в газете отчет о деятельности благотворительных обществ. Миллион человек получили пособие прошлой зимой. А будущей зимой они собираются оказать помощь двум с половиной миллионам.

— Кому же это они оказывают помощь?

— Они и у нас кое-кому помогли. Нужно держать сторону хозяина, и он даст тебе рекомендацию.

— Благотворительность с палкой, значит?

— И подумать только, что можно сделать так, чтобы всем на свете жилось хоть немного лучше! — вздохнула Ассунта, поднимаясь и уходя на кухню. — Человек рождается, живет, умирает. Покидает все, чем владел… К чему же такая жадность? К чему богатство? Скажи, папа?!

— Все мы идем одним путем… к одной цели, — заключил мастро Паоло, качая головой.

Немного погодя он хотел было встать и пойти за дочерью в кухню, но почувствовал острую боль в сердце и невольно схватился рукой за грудь. Он уселся поудобнее в кресле и оглянулся. Никто ничего не заметил, он был очень этому рад. Но боль не проходила.

«Никогда со мной такого не было! Видно, я переутомился…» Прижав локоть к сердцу, он ждал, когда боль утихнет.

Тем временем зять ушел в другую комнату и прилег на кровать.

Мастро Паоло решил пока ничего ему не говорить. Но через несколько минут он опять почувствовал такую боль, будто ему проткнули сердце толстой иглой. Он еще плотнее прижал локоть к левому боку.

«Как странно», — подумал он. Он взглянул вверх и почувствовал, что голова у него стала тяжелой. Ему трудно было дышать.

«Может, я съел лишнего. Ведь я к этому не привык, вот оно и дает себя знать». Пытаясь убедить себя, что боль пустяковая, он стал болтать с младшими внуками.

«Как они выросли, — думал он, — всего за три месяца, и они еще вырастут! Разве будут помнить они обо мне через несколько лет?! Да, тут уж ничего не поделаешь. На это не стоит и надеяться».

Он взглянул на Марко и Паоло, и ему показалось, что они угадали его мысли. Он с трудом улыбнулся им, он уже не мог поднять глаз.

«Эти, пожалуй, еще будут помнить меня. А малыши? Невинные крошки, они не вспоминают обо мне даже сейчас, когда мы живем на расстоянии каких-нибудь сорока километров».

И все-таки он всегда надеялся, что старшие внуки будут помнить о нем. Он все собирался поговорить с ними, дать им наставления на будущее, когда его уже не станет на свете, но со дня на день откладывал этот разговор. Марко прожил с ним одиннадцать лет, Паоло — десять, они видели его каждый день. Он постепенно раскрывался перед ними, и как раз в тот период их существования, когда они начинали узнавать жизнь. Он умел беседовать с ними лучше, чем отец, он защищал их и пытался объяснить некоторые вещи, чью суть не всегда сам до конца понимал. Следя, как подрастают дети, он не раз думал о том, что, может быть, кто-то из них сотрет крестик, начертанный красным карандашом на мраморе ниши, и вместо крестика высечет надпись, где расскажет все, что знал о нем и чему научился от него.

«Это единственное, что мне осталось», — твердил он в Трани, глядя, как они лежат, свернувшись калачиком, один в ногах, другой в головах кровати. Однако в глубине души он сознавал, что со временем и они начнут понемногу забывать о нем, что его заслонят другие люди и события.

«Три поколения, не больше, — убеждал он себя. — Иначе и быть не может. Бабушка, мать и я! А теперь — я, дочь и внуки. Вот и все. Такова жизнь!»

Он смотрел на детей сквозь очки, слушал их и думал, что скоро нужно будет с ними расставаться.

Дети, отталкивая друг друга, протискивались поближе к деду, ждали его ласки. Он видел это и улыбался, стараясь каждого приласкать, погладить, особенно малышей. Но когда кто-нибудь из детей прижимался к нему с левой стороны, мастро Паоло тихонько отстранял ребенка и почти умоляющим голосом просил подойти с другой стороны. Прижав локоть к левому боку, он положил руку на грудь, потому что боль возобновилась и не давала ему вздохнуть.

Ассунта вернулась из кухни и накричала на детей.

— Отстаньте вы от него! Вы задушите своего дедушку!

— Нет, нет, не прогоняй их. Они мне не мешают, — сказал он и именно в этот момент почувствовал особенно мучительный приступ боли.

«Смотри, пожалуйста, именно сегодня оно выкидывает такие шутки!»

— Тогда оставайтесь, но не надоедайте ему, — сказала дочь и стала извиняться перед отцом, что у нее нет кофе. — Мы больше не пьем его. Даже суррогата. — И чтобы не говорить об истинной причине, добавила — И без того все стали такие нервные!