Запойное чтиво № 1

Вы идёте себе по Мадриду, а солнце катится по черепичным крышам, как Колобок по пригоркам, на мостовых спят бродяги, а цвет лица у них лучше, чем у московских артистов. И даже птицы щебечут беззаботнее, и даже продавцы магазинов, где вы ничего не купили, не шипят вам вслед, проклиная вас и всю вашу родню до седьмого колена, а нежно и томительно мурлычут: «Adios».

Или вы гуляете по Равенне и отчётливо понимаете, что это единственный город на земле, где вы хотели бы встретить старость.

Или вы бредёте по Вене, а потом заходите в старинное кафе, заказываете себе штрудель, кофе и, остаётесь в нём на целый день. Действительно, зачем вам гулять по городу, пусть лучше город гуляет вокруг вас.

Я вот что подумал — если в человеческой жизни и есть смысл, то он, прежде всего, в путешествиях. Я не нашёл его ни в карьере, ни в богатстве, ни в творчестве, ни в патриотизме, ни в горе, ни в радости; только в перемене мест.

О чём это я? Извините, заболтался. Хотел рассказать о превратностях славы, а получилось чёрти что. Когда ты колесишь по белому свету, у тебя скапливается так много впечатлений, что их необходимо куда-то складировать и скирдовать. Можно писать рассказы, можно фотографировать, Лёня же заделался живописцем. Сначала у него получалось так себе, но Куприянов был талантлив во всём, за что брался, и его мастерство росло, как на дрожжах. Увы, Россия не лучшее место для пейзажей, у нас слишком мало света, и картины получаются излишне тёмными и депрессивными. Смотришь, допустим, на картину «Осенний лес» и думаешь — а вон, та берёза, на которой художник, непременно, повесится, когда исполнит последний мазок. Потом выясняется, что живописец, на самом деле, отпетый весельчак и гуляка, но с климатом ему явно не подфартило. И картины его не берут, ну, не берут, хоть тресни. И правильно делают — нам чужой тоски не надо, нам своей девать некуда. А с лёниных картин на зрителя стекало столько солнечного света, что в нём можно было захлебнуться. Люди смотрели на его живопись и переносились в те места, где правила бал светотень, но тени было мало, зато света, хоть отбавляй. С куприяновских картин в глаза било южное солнце, дул морской бриз и слышался плеск волн. «Да с твоими картинами никакого курорта не надо», — шутили друганы, — «смотришь на них, и как будто на пляже загораешь».

И всё бы хорошо, но не было у Лёни славы, а художник без славы, что расстегай без начинки — всего лишь тесто, безвкусное и пресное. А как Куприянову хотелось погреться в нежных лучах славы, как хотелось, да, видать, не судьба. От этих грустных мыслей и решил Лёня сгонять, проветриться в Париж — столицу художников и влюблённых.

Гостиница, где он остановился, была не просто бедной, она кичилась своей нищетой. Унитаз, не привинченный к полу, шатался при малейшем прикосновении, душевая кабинка, лишённая стенки, напоминала Одноглазого Джо, а винтовая лестница была настолько древней и затёртой, что наверняка помнила казаков во времена их джигитовки по бульварам. Возле входа в гостиницу отирались высоченные негры, все они были гладкие и ухоженные, прямо лоснились на солнце. Чувствовалось, что они не работали ни дня в своей жизни, и единственное их занятие — слоняться по улицам без дела, без конца здоровкаться с себе подобными и хаять белых буржуёв, погрязших в расизме и ксенофобии. Завтраки в гостинице были чисто символические, зато Лёня лишний раз мог убедиться, как легко наши соотечественники переходят от светской беседы к последней степени остервенения и обратно. Сидят себе две тётки, завтракают и делятся впечатлениями. Всё тихо, чинно, пристойно, чашечки постукивают о блюдечки, бриоши восхитительны, под потолком реют ангелы. Разговор заходит о ценах на туры.

— А сколько у вас стоила путёвка?

— Тридцать тысяч за неделю.

— Мно-о-ого. У меня двадцать три тысячи за две недели.

— Сколько?!

— Двадцать три тысячи рублей.

— За две недели?!

— Угу.

— Не может такого быть!

— Я вам говорю.

— Женщина, всё вы врёте! Не может двухнедельный тур стоить меньше, чем недельный!

— Что, значит, не может! Просто вас тур агентство надуло! И поделом вам, нужно самой Интернет шерстить!

— У меня в тур агентстве свояк работает, он на мне рук греть не будет! Не может двухнедельная путёвка в Париж стоить двадцать три тысячи! Сидит и врёт прямо в глаза, стерва!

— Хабалка!

— Суматовка!

— На себя посмотри, чувырла!

— И как тебя, такую только в Париж пустили!

— Тебя не спросили!

— Ах, ты … с ушами!

— Дристать тебе, не перестать, грымза!

— Чтоб у тебя язык отсох! Чтоб у тебя внуки на Шрека были похожи! Чтоб у тебя…

Ну, и так далее. «Мне поездка, вообще, в семнадцать тысяч обошлась», — подумал про себя Лёня, но благоразумно промолчал, ему не улыбалось выслушивать оскорбления в свой адрес. Склока так же быстро гаснет, и под потолком вновь реют ангелы.

— А вы обратили внимание, на улицах совершенно нет собачьего дерьма! Раньше шагу нельзя было ступить, чтобы не вляпаться!

— Кризис, хоть что-то в нём есть хорошего.

— А мы не могли с вами в московском кафе встречаться?