Заполненный товарищами берег

Поэтическое взросление заметно и в чисто лирических стихотворениях, и в настойчиво проступающем тематическом направлении: «Вяртанне кніг», «Кастусь Каліноўскі», «Апошняя ноч Касту ся Каліноўскага», «Таполі Максіма Багдановіча», «Францішак Багушэвіч»: «...Імжыць праз гады сіратлівы пагляд. На ўсю Беларусь мільён пракурораў. І толькі адзін, толькі ён адвакат». И «Вайсковыя могілкі Мінска»:

Вайсковыя могілкі Мінска

Не будуць варот зачыняць.

Спыніся, далёкі ці блізкі, —

Тут маршалы нацыі спяць.

Купала і Колас...

Раптоўна

Адчуеш свабодна зусім —

Не толькі радком загалоўным —

Ты ўсім абавязаны ім.

Трывожаць не рангі і званні,

Інакшы азначыўся плён —

Дзяржаўная важкась гучання

Адзіных і розных імён.

І не пры магільным граніце,

А скрозь на вялікай зямлі

Любіце паэтаў, любіце!

Іх так ненавідзець маглі.

Ответственное отношение к поэзии, к наполненности поэтической строки содержательностью, к точности и в чувстве, и в слове давало Семашкевичу-критику право на требовательную оценку творчества коллег по поэтическому цеху. Семашкевич не разбрасывался общими упреками, он анализировал, показывал и умел радоваться чужим удачам. Потому его критика была принципиальной, но никогда не критиканской, она писалась во имя поэзии. Он и писал критику чаще всего тогда, когда сталкивался с настоящим талантом и поэзией, прежде всего, чтобы поддержать и помочь. Не замеченными им не могли остаться Рыгор Боро­дулин, Евгения Янищиц, Нина Матяш, Валентина Колтун, Юрка Голуб, Алесь Рязанов и другие поэты. А перепадало чаще всего строчкогонству, приблизитель­ности, поэтической глухоте, декларативности, барабанной актуальности и спеку­лятивности на этой самой актуальности.

Одна из критических книг Рыгора Березкина называется «Постаці». Так вот, пишу о Рыгоре Семашкевиче и думаю, как нам сегодня не хватает в кри­тике поэзии — да не только поэзии, вообще литературы, — когорты таких вот личностей, как Рыгор Березкин, Варлен Бечик, Михась Стрельцов, Рыгор Семашкевич...

Появление повести «Бацька ў калаўроце» было неожиданностью. Повесть получилась действительно смешной, веселой, примечательной. Прошли десятки лет. И когда я перечитывал ее, приятно чувствовал, что она и сегодня читается, что называется, взахлеб.

Теперь я понимаю, что Семашкевич давно приценивался к прозе. Еще в пер­вом своем эссе «Лічыла дні зязюля» он, может быть, подсознательно, пробовал на зуб прозаическую фразу, ловил строй, рисунок. Рассказывая о своем директор­стве в восьмилетке, он более придерживался журналистской очерковости, но из нее часто выныривали чисто прозаические штрихи, детали, сцены.

Эссе «Світка Буйніцкага» не только основательная исследовательская работа о становлении белорусского театра, о личности Буйницкого, актеров его труппы, — это еще и добротная проза, в которой профессионально выдер­жан жанр.

В повести, естественно, трудно было выдержать чистоту жанра, это все-таки приходит с опытом. Но она имеет то качество, без которого невозможна худо­жественная литература. «Бацька ў калаўроце» — повесть от начала и до конца «сочинительская» в самом добром понимании этого определения, как понимал его Гоголь, называя себя не иначе как сочинителем.

Действительно, был в нашей жизни человек, которого мы называли Бать­кой, было в Вильне кафе с бассейном во дворике. И филфаковским препода­вателям с тогдашних окраинных новостроек без резиновых сапог невозможно было добраться на работу. Для нас, кто учился на филфаке, герои узнаваемы: жесты, манера говорить, привычки, — но все остальное в повести сфантази­ровано автором. Не лазил Батька мемориальную доску читать, и рыбок в бас­сейне не кормил, и соседкам на общей кухне соль в суп не подсыпал. Хотя нас, голодранцев, которые жили с ним на Свердлова, в том числе и автора повести, подкармливал.

«Бацька ў калаўроце» — действительно талантливая повесть, написанная в соответствии с литературными приемами, по законам литературы.

И юмор в ней не издевательства ради, даже не для каких-то там разоблаче­ний и поучений, а от молодости, от переполненности жизнью, когда просто так и самому посмеяться хочется, и других посмешить.

Тем не менее, в повести пробовали выискивать и неуважение к препода­вательской интеллигенции, и другие «подтексты» выудить. Правда, до обвине­ний в очернительстве, как было в свое время с повестью Алексея Кулаковского «Добросельцы», не доходило. Будучи редактором книги «Бацька ў калаўроце», я был свидетелем редактирования повести на уровне главного редактора из­дательства. Семашкевичу приходилось вычеркивать и слова, и предложения, и абзацы.

После этого Семашкевич недоумевал: что изменилось после его вычеркива­ний? Ничего.