Заповедь

Счастливец, если родился ты в сильной фамилии: никто не посмеет сказать тебе грубого слова, обидеть взглядом — за все ему воздадут сполна. На удар кинжалом ответят ударом, кровь смоют кровью. Но и ты со дня рождения не смеешь позорить род. Своя фамилия имеет право жестоко покарать, даже сбросить с высокой скалы; и имя казненного будет навеки забыто, и стыдиться его станут отец и мать... Если когда-нибудь старший в назидание молодым расскажет историю о том, как жестоко был наказан недостойный, то и тогда назовет его не по имени, а позорной кличкой «собачий сын». Бесславно заканчивает жизнь тот, кто бежал с поля боя, тот, кто не проявил гостеприимства, и тот, кто не оказал родственнику помощь или позволил напоить себя на свадьбе...

Благодари Бога за то, что ты родился в сильной фамилии, известной на все ущелье и Осетию, береги ее честь и приумножай славу трудом своим и доблестью. А если родственники не богаты добром и сыновьями, надо быть вдвойне трудолюбивым в поле, на сенокосе и охоте, чтобы всем показать: и мы не лыком шиты, и мы сумеем постоять за себя. Вот даст восседающий на облаках семерых сыновей и одну дочь, и мы встанем вровень со многими фамилиями-родами, гордящимися своим древом и джигитами...

Четыре фамилии в Хохкау — и у каждой свои трудности. Горцы уже не помнят, когда каждая из фамилий поселилась здесь. До них дошли только предания, передаваемые из поколения в поколение.

Если бы камни говорили... Многое поведал бы огромный валун, угнездившийся на самом берегу реки. Всем видна эта громадина. Жизнь аульчан от рождения до смерти с радостями и горестями проходила на его глазах. Много веков назад оторвался он от родной скалы, оглушив ущелье, промчался по склону и врезался в кипящую яростью реку. С тех пор он вынужден слушать ни на секунду не умолкающую ворчню тысячелетней старушки реки. Никогда ему не порвать брачных уз, насильно навязанных злой судьбой, вечно отражать неистовый натиск воды. Бок стал ноздреватым, точно нещадно точила его черная оспа. С тоской поглядывает валун наверх, на одну из вершин выстроившихся в ряд каменистых великанов, которую он, изгложенный ветром и дождями, так внезапно покинул, и вспоминает то счастливое время, когда восходящее солнце первым целовало его гордую макушку, а уходя на покой, бросало прощальный взгляд на шершавую спину. Теперь валун глубоко в ущелье, и светило лишь изредка добирается до него, даря малую толику своей когда-то щедрой ласки... Единственной радостью древнего камня остались минуты, когда из аула к нему спускались горянки.

Три девчушки дружной стайкой сбежали вниз по узенькой тропинке. Но не сразу направились к пенящемуся потоку, чтоб зачерпнуть из него прозрачную воду. Оставив возле тропинки кувшины, девушки, торопливо приподняв подолы длинных до пят платьев, вскарабкались на валун и легли, прижавшись к отполированному верху камня. Свесив вниз головки, они старались языком поймать взлетавшие брызги, которые, сверкая на солнце, щедро осыпали бок валуна... А валун тоскливо поглядывал на коварную реку, которая терпеливо ждала того мига, когда, достав аул, слизнет, наконец, с узких площадок сакли и сараи, вырвет с корнем яблони и груши и, прихватив с собой неосторожного горца, бросившегося спасать какой-нибудь фамильный, в два обхвата, котел, уползет, преследуемая проклятиями и рыданиями горянок, забравшихся к самому гребню горы, туда, где высится недостроенная сторожевая башня, — и опять невинно побежит к далекому морю. И глядя на реку, трудно поверить, что это она, такая узкая и неглубокая, способна безжалостно уничтожить плоды долгого и тяжелого труда горцев...

Не пройдет и года, как Ардон вновь заманит на освободившийся выступ скалы горца, отчаявшегося отыскать другое, более безопасное прибежище. Десятилетия, может быть, станет река выжидать, пока человек обзаведется хозяйством да барахлишком, а затем опять обрушит на аул страшный натиск многотонной лавины воды, чтоб вновь в секунды поглотить, слизнуть, унести с собой его добро, а заодно мечты и надежды...

Но страшнее природных потрясений — человеческие страсти. От обвалов и наводнений, от снежных лавин и селевых потоков можно убежать. Но куда деться от кровников, которые денно и нощно преследуют свою жертву, готовые каждую секунду выстрелом из-за выступа гор и ударом кинжала в спину погубить горца? Впрочем, не всегда кровная месть бьет оружием...

Поближе других домов к валуну, слева, самая большая в ауле трехъярусная сакля Тотикоевых, а направо, в тридцати метрах от нее, — тоже не бедное, но сильно уступающее соседнему жилище Дзуговых. У Тотикоевых большая семья, одних взрослых мужчин девять душ. А в доме Дзуговых из мужчин только глава семьи Дахцыко. Был у него семилетний наследник Тотраз. Но с ним случилась беда...