Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Этим описанием Тургенев создает кольцевой ландшафт. Внутри леса, который и сам служит границей, находится еще одна ограда, круговая, помечающая переход от мира двора (хозяйства) и деревни к миру деревьев за ними. Граница между деревней и лесом одновременно обозримая и осязаемая, очевидная благодаря различию растительности и построек. Деревня окружает себя оградой: Тургенев использует слово «околица», производное от «около», которое оказывается и само по себе закольцовано, с его повторяющимся, словно в заклинании, «о». Кольцо хозяйственных территорий, опоясывающее деревянную церковь, напоминает людские укрепления, противостоящие внечеловеческому миру вокруг. Эта внутренняя ограда в каком-то смысле перекликается с предстающей в начале рассказа, когда рассказчик стоял на пороге могучего бора. Тут же перед нами иной рубеж, проходящий внутри окружившего его леса, за который (как нам напоминают пастухи и девки) всегда придется биться ради продолжения крестьянского рода.

Граница между лесом и деревней – одна из основополагающих категорий русской традиционной культуры. Деревней ведают духи предков и их добрый поверенный – домовой; лесными владениями управляет леший – озорной персонаж, который сбивает с пути тех, кто заявляется в его владения, не соблюдая необходимые меры предосторожности[30]. На символическом уровне и в пространстве эти два несхожих царства в какой-то мере воплощают дуализм «свое – чужое»; между тем уверенность крестьян в том, что лесом заведуют иные силы, не останавливает их от походов туда[31]. Крестьянство не переставало ходить в лес по разного типа необходимости. Как пишет Н. А. Криничная,

взаимоотношения человека с конкретным ареалом леса, равно как и его духом-«хозяином», лешим, началось с… освоения определенной территории. <…> Когда же из починка вырастала деревня, а деревня превращалась в село, лес хоть и отступал, но все-таки соседствовал с освоенным человеком культурным пространством. Он оставался природной стихией, хаосом, где единственным организующим началом был дух-«хозяин», равно как и другие «отпочковавшиеся» от него божества [Криничная 1993: 3][32].

Это образ непрекращающихся, активных взаимоотношений, понимание стихии – или дикой природы – как существующей по своим законам; двум крестьянам из тургеневского рассказа будто бы удается ухватить механизм этих отношений, перемещаясь из леса и обратно каждый на свой собственный манер.

Роберт Поуг Харрисон в своем авторитетном труде «Леса: тень цивилизации» отмечает, что человеческое жилище с незапамятных времен ассоциировалось с полянами, то есть с хорошо освещенными участками [Harrison 1992:6–7]. Историк В. О. Ключевский утверждал, что именно сложность сохранения этих открытых пространств и привела к русской враждебности по отношению к лесу: заниматься сельским хозяйством в таких условиях значит беспрестанно отодвигать стену леса. Говоря о враждебности, нужно понимать невероятные тяготы существования в подобном климате; тургеневское Святое между тем безмятежно и залито светом. Солнце может согреть пашню и отразиться в «крошечных окнах»: союз сельского хозяйства и церкви иллюстрирует символическое и бытовое единение несущего жизнь света и сакрального. Эта деревня, с ее территорией сельской и человеческой культуры, предстает своего рода ночлегом – местом отдыха в лесу, в которое рассказчику захочется вернуться, чтобы поспать и подкрепиться.