Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

«Русский лес» Арнольда начинается с характеристики национальных лесов не в научных терминах, а языком народа и популярного православия. Как полагает Арнольд, русский лес – это на самом деле два леса: первый представляет собой «обширные лесные пространства севера и северо-востока Европейской России, Сибири и Кавказских гор», плотные и целостные, «только там и здесь пересеченные болотами, озерами, гатями и возделанными землями». Это «царство почти дикого леса, малознакомого с силой и мощью культурного человека, – леса, привыкшего скорее владычествовать в занимаемой им области, чем подчиняться условиям окружающего мира, – леса непроездного, непроходимого, забросанного валежником, одетого серыми туманами, серебристым инеем и влажным бородатым мхом». Он «равнодушно смотрит на слезы, на горе людское и неохотно дарит человеку свои произведения» [Арнольд 1893:3–4]. Арнольд даже называет этот лес «северным колоссом», отмечая, что именно таким большинство иностранцев русский лес и представляют.

Но для Арнольда существует и другой лес, куда более русский по сути, – безответный, великодушный и жертвенный. «Бесстрастный иноземный взор подметил в нем лишь заурядные черты инвалида и заморыша среди европейских красавцев-лесов, но русская душа должна отдать ему полную справедливость и назвать его своим родным». Вот тот родной, дорогой, многострадальный лес, ближе которого нет русскому сердцу – это «прирученные или по крайней мере привыкшие к человеку» леса, которые каждый образованный русский хотя бы раз в жизни посещал и о которых столько в последнее время пишут.

[Это леса] которые беспощадно вырубаются и даже совсем уничтожаются, благодаря корыстолюбию, жадности, а может быть, и малодушию людей, словом – это тот самый многострадальный лес, положение которого сделалось в настоящее время так угрожающе-печально, что правительство признало наконец необходимым протянуть ему на помощь свою сильную руку, принять его под свое покровительство и выступить на его защиту [Арнольд 1893: 4].

Здесь Арнольд использует обозначенное ранее анонимным автором, скрывающимся за инициалами А. С., понятие «поэзии», чтобы пробудить в своих читателях желание беречь и защищать. Схожее побуждение подвигло А. Ф. Рудзкого через десятилетие после выхода его «Очерков русского лесоводства» провозгласить «аффектированные ценности леса». Если его труд 1868 года раскрывал широкой аудитории экономический дискурс, то в новом, опубликованном в едва возродившемся «Лесном журнале» для профессионалов лесного дела, заявлялось, что реальная ценность лесов значительно превосходит монетизируемую и вообще поддающуюся подсчету: «Леса доставляют пользу человеку или непосредственно – продуктами своими, – или посредственно: удовлетворением чувства изящного, влиянием на климат страны, влиянием на плодородие и обитаемость окрестных местностей, социально-политическим значением своим, влиянием на развитие других видов культуры» [Рудзкий 1879].

Если Рудзкий, Вейнберг, Арнольд и другие научные авторы освещали внеэкономические, аффективные ценности русских лесов, то русские художники и писатели все больше интересовались и вдохновлялись научными, правовыми и экономическими воззрениями на то, насколько эти леса уязвимы перед лицом алчности и разорительной деятельности. Целое десятилетие до принятия Положения о сбережении лесов 1888 года лесной вопрос занимал центральное место в русской культурной жизни, а писатели, художники и граждане пытались осмыслить значение для социальной и естественной среды уничтожения лесов центральноевропейской части страны. В этом процессе каждый со своих позиций смог убедиться в том, что «поэзия и измерения» друг другу не помеха.

* * *

Рудзкий заканчивает свою статью 1868 года признанием веса общественного мнения: