Заповедник для академиков

Шелленберг посмотрел на следующую фотографию и произнес, отодвигая ее к Канарису:

– Это что, рождественская открытка?

– Снято рядом с институтом.

– Что?

– Я не шучу. Ради одной этой фотографии стоило посадить в сталинские лагеря половину моих агентов. Вы понимаете, что это означает?

– Откровенно говоря, я растерян.

– Трудно поверить в то, что не укладывается в привычные рамки. Но я даю слово старого офицера – в Советской России, в снежной тундре, построен не только промышленный комплекс, но и самый настоящий немецкий городок. Да, да! С кирхой, с ратушей…

– Не может быть! Этим домам по пятьсот лет!

– Проняло? – Канарис наслаждался растерянностью коллеги. Он щелкнул пальцами и приказал официанту: – Кофе!

– Зачем это там построено? – спросил Шелленберг.

– Задайте мне вопрос полегче, Вальтер. Но я могу сделать одно реальное предположение: этот городок построен, потому что Сталин готовится к войне с Германией.

– Почему? – Голова Шелленберга работала не столь быстро и ясно, как хотелось. Он знал за собой этот недостаток – тупость в критические моменты. Поэтому он, хороший ученик, не раз проваливался на экзаменах.

– Зачем иначе идти на колоссальные расходы и строить именно немецкий город?

Шелленберг молчал. Он не знал ответа на этот билет.

– Затем, чтобы взорвать его к чертовой бабушке! Именно немецкий город, именно взорвать! – выкрикнул Канарис.

– Нет, – сопротивлялся Шелленберг. – Это слишком дорогое удовольствие для русских…

– Это мы, немцы, можем рассуждать об экономии. А Сталин не знает такого слова. Если ему надо построить в тундре город, он просто приказывает. Если для того, чтобы построить город, надо убить двадцать тысяч человек, заморить голодом еще миллион, он сделает это не моргнув глазом. Для него нет ограничений. И если русские разрабатывают сейчас новое секретное оружие, чтобы уничтожить Германию, Сталину может доставить наслаждение провести испытания именно на немецком городке.

– Эти дома из фанеры? – спросил Шелленберг.

– Мой агент принимал участие в строительстве городка. Там все натуральное. Знаете, как его называют заключенные?

– Разумеется, нет.

– Его называют Берлином. Смешно?

– У меня возникла одна идея, – сказал Шелленберг. – Вы же сами сказали, что Сталин непредсказуем. Допустим, что он решил создать там зимний туристический центр…

– И строить его в строжайшей секретности? Чушь!

– Тогда для нас самое важное, – сдался Шелленберг, – узнать, что это за оружие.

– Великолепно! И у меня есть некоторые соображения по этой части. Для чего мне надо подключить к работе вашу русскую агентуру из управления А-6.

– Я должен буду доложить об этом шефу.

– Нет, Вальтер, вы не будете об этом докладывать, – твердо возразил Канарис.

Принесли кофе, ликер и любимое печенье сладкоежки Шелленберга. И тот испытал благодарность к адмиралу.

– Почему я не буду докладывать? – спросил Шелленберг.

– Потому что когда мы с вами будем готовы, то выйдем с совместным докладом к фюреру. Если вы доложите об этом Гейдриху или даже Гиммлеру, вы получите выговор за то, что так отстали от военной разведки. И докладывать Гитлеру будет кто угодно, но не вы, вы же потеряете на этой истории и пост, и карьеру, и доброе имя. – Канарис протянул холеные пальцы через стол и дотронулся до руки Шелленберга. – Вальтер, я искренне симпатизирую вам. И не хочу вашей гибели. Если в ближайшие месяц-два ваши агенты не смогут найти сведений, к которым не нашли хода мои люди, вы погибли. Если мы с вами делаем все сообща, вы сможете занять место Гейдриха, а он пускай остается протектором Богемии и Моравии. И Бог ему в помощь.

Канарис не спеша допил кофе и поставил чашечку на стол.

– Что же должны узнать мои агенты? – спросил Шелленберг.

– За последние годы Сталин арестовал тысячи и тысячи ученых. Но, как вы знаете, Вальтер, далеко не все они гниют в лагерях. Большинство продолжают работать за решеткой. И это коммунистам выгодно – они имеют рабов, благодарных им за то, что живы.

– Не говорите об этом Гиммлеру, – улыбнулся Шелленберг. – Он умрет от зависти.

– Мы далеко отстаем в масштабах и цинизме… Хотя, допускаю, догоним. Если ввяжемся в большую европейскую войну.

– Фюрер не допустит этого. Он величайший мастер ходить по острию ножа.

– А когда он поскользнется, то угодит на лезвие яйцами, это очень больно.

Шелленберг отвернулся, скрывая улыбку. В своих шутках Канарис заходит слишком далеко. И не хочет понимать, что дозволенное адмиралу не дозволено молодому подчиненному Гейдриха.

– Вся логика нашей империи, – продолжал Канарис серьезным голосом, – толкает нас к войне. Вы знаете Чехова?

– Это русский писатель?

– Правильно. Мюллер никогда о нем не слышал. Чехов писал где-то, что если в первом действии драмы на стене висит ружье, то в четвертом акте оно должно выстрелить. Мы живем в стране, где ружье слишком давно висит на стене. Мы вооружены куда сильнее, чем нужно для аншлюса. Фюрер воображает себя мессией. Он, безусловно, втянет нас в войну.

– Не с кем, – осторожно возразил Шелленберг.