Заповедник для академиков

«Они все называют меня Вальтером не потому, что подчеркивают этим нашу близость или равенство, а наоборот, чтобы показать, что я в их глазах мальчишка».

Так как было очевидно, что Шелленберг все понял и раскаивается, Гиммлер отпустил его, сказав, что постарается получить аудиенцию у фюрера по крайней мере вместе с Канарисом, если уж не удастся сделать это раньше.

Что и требовалось доказать.

* * *

Адольф Гитлер подошел к карте мира, висевшей на стене его кабинета в рейхсканцелярии.

Кейтель, обогнав его, ткнул указкой в точку, о которой шла речь в докладе Канариса.

Эта точка лежала в столь безбожном отдалении от всех прочих мест и городов Земли, что угроза, исходившая от нее, казалась абстрактной и ненастоящей.

Фюрер смотрел на карту. Остальные молчали.

Во время всего доклада и популярных разъяснений Канариса о сущности ядерного распада Гитлер казался невозмутимым и ничем не показал своего отношения к событиям. Потом спросил, а что делается по этому вопросу в Германии. Срочно вызванный в рейхсканцелярию Шахт сообщил, что ничего, за исключением теоретических исследований. Канарис уточнил, что это объясняется массовым отъездом физиков из рейха, поскольку большинство из них евреи.

– Понятно, – сказал тогда Гитлер.

– Они оседают во Франции или в Америке.

– Больше в Америке. Это еврейская империя, – сообщил фюрер.

Никто не оспорил этого заявления.

– И в Америке наверняка уже делают такую же бомбу, – сказал Гитлер. Он не спрашивал, он утверждал.

– Мы мобилизовали всю нашу агентуру, – сказал Гиммлер. – Записка о том, кто и где работает над этой проблемой, уже практически готова. Но насколько мы знаем, практических результатов и даже общей государственной программы у американцев пока нет.

– Завтра они узнают о русских, послезавтра примутся за дело, а через три дня всех обгонят. Когда мы можем начать нашу программу?

Фюрер обернулся с этим вопросом к Гиммлеру.

– Мы уже созвали ученых в Берлин. Завтра я встречаюсь с Гейзенбергом. Это мировая величина.

– Правильно, – согласился Гитлер. – Покажите мне еще раз на карте…

Он долго разглядывал точку на карте. Все молчали.

– Любопытно, – сказал он, прослеживая взглядом линию, соединяющую Берлин и Полярный Урал. – Сколько потребуется нашему самолету, чтобы долететь туда и возвратиться обратно? Ты меня слышишь, Герман?

– Это непростой перелет, – ответил Геринг. Он был в новом серо-голубом мундире рейхсмаршала авиации. Воротник был немного туговат, и оттого шея стала красной и щеки тоже потемнели. – Скорее всего это самоубийственный перелет.

– Почему?

– У меня нет самолета, который мог бы долететь до Урала и вернуться.

– А у русских есть! У литовцев, у ничтожных литовцев есть! Все летают чуть ли не вокруг Земли – лишь рейхсмаршал Геринг таких машин не имеет. Тогда вызовите мне из Америки Линдберга – он мне нравится. Славный парень и настоящий ариец. Пусть прилетает со своим самолетом.

– Какую цель вы ставите нам, мой фюрер? – спросил Геринг, будто и не было первоначального отказа.

– Самую простую – долететь до места, сфотографировать с воздуха и благополучно возвратиться! – Фюрер говорил тоном учителя, давно уже разочаровавшегося в своих учениках.

– Это бессмысленно, мой фюрер, – отважно бросился в бой Геринг. – Для того чтобы сфотографировать этот объект, мы должны будем рассчитать полет таким образом, чтобы машина оказалась над объектом днем. А днем не только фотограф видит свою цель, но и цель видит фотографа.

– Пускай его увидят, – сказал Гитлер. – Мне важно, чтобы он вернулся.

– Я сегодня же поговорю с генералом Мильхом, – задумчиво произнес Геринг. – Мне кажется, я нащупал одну идею…

– Я даю тебе время до завтра, Герман, – сказал фюрер. – И учти, что это будет не последний такой полет. – Гитлер обернулся к руководителям разведки: – Вам же я приказываю считать этот проект русских опасностью номер один. Не возражай, Генрих. – Эти слова и жест предназначались для желавшего что-то сказать Гиммлера. – Моя интуиция говорит о том, что именно там, у полюса, и зарождается великое столкновение космических сил. Лед и пламя! Мы должны хранить холод!

Фюрер отпустил всех. Он был озабочен проблемой, представлявшей в его глазах куда большее значение для судеб мира, чем возможная и даже желанная война с большевизмом.

* * *

Уже давно было известно о возникновении при манипуляциях с радиоактивными веществами опасного излучения. Оно могло быть смертельным, оно могло быть мгновенным и длительным, как эманации радия, оно могло стать дополнительным фактором бомбы.

Матя не раз напоминал Алмазову, что необходима отдельная биологическая лаборатория, но по каким-то неведомым Мате причинам Алмазов сопротивлялся, утверждая, что этим занимаются в специальном институте. «Наше дело рвануть – а про всякие лучи они понимают лучше нас».