Заповедник для академиков

Чекисты раскраснелись, они были взволнованы и рады возможности совершить подвиг обещания.

– Спасибо, товарищи, – сказал Сталин. – Но учтите, что мы серьезно спросим с вас в случае невыполнения социалистических обещаний.

– Они будут выполнены, – сказал Ежов, и голос его дрогнул.

– Товарищ Сталин… – пытался воззвать к его разуму Шавло.

– Я все понимаю, – сказал Сталин. – Вы должны помнить, что помимо неограниченных ресурсов, которые предоставляет в ваше распоряжение родина, мы даем вам несокрушимое оружие – горячий патриотический энтузиазм советских трудящихся. И потому попрошу вас, товарищ Шавлов, забыть о сомнениях. А вам, товарищ Ежов, надо будет подготовиться к совещанию с командованием Красной Армии. Я думаю, что им пора уже узнать кое-что о наших с вами маленьких секретах.

Шавло надеялся, что Сталин оставит его, выгнав чекистов, оставит, чтобы спросить о том, каковы же на самом деле возможности института. Он же понимает, что мальчики-чекисты просто болтают языками.

Но Сталин этого не сделал. Он поднялся, каждому из гостей пожал руку.

– Мы с вами скоро встретимся, академик, – сказал он. – После того как я приму решение, вам надо будет доложить на Политбюро.

Когда они вышли, капитан с чемоданом увязался за ними.

Матя большими шагами пошел впереди, Ежов и Алмазов, уступая ему в росте, отстали, и это Ежову не понравилось.

– Товарищ Шавло, – окликнул он его, – вам никто не разрешал убегать.

Матя замедлил шаги. Они спустились по лестнице во двор, к машинам.

– Сейчас поедем ко мне, – сказал Ежов. – Нам предстоит серьезный разговор в свете решения товарища Сталина.

Капитан с чемоданом открыл ему дверь в «ЗИС». Алмазов и Шавло сели в «эмку» Алмазова.

– Что с тобой? – спросил Алмазов, как только они остались одни. – Что это за комедия с поносом?

– В самом деле схватило.

– Врешь. Я тебя знаю. Врешь. И Ежов это понял. Ты помни – если нужно, мы не посчитаемся с тем, что ты академик. Мы – государевы псы. А у тебя глотка не жестче, чем у другого. Академиков много…

– Все не так просто, Ян…

– Дурак, – сказал Алмазов. – Бомба уже сделана. Каждый твой шаг зафиксирован, все чертежи и материалы в наших руках. Неужели ты думаешь, что мы не найдем десять академиков, которые будут все делать не хуже тебя, но не станут капризничать при этом.

Матя отвернулся от Алмазова. Алмазов был зловеще прав. И это было отвратительно. Машина проехала Спасские ворота и выкатила на Красную площадь.

– Да, – сказал Алмазов обыкновенным голосом, – я тебя поздравляю.

– С чем? – Матя не смог сразу перестроиться на иной тон.

– С академиком.

– Меня не избирали.

– Значит, изберут.

– Товарищ Сталин пошутил.

– Такими вещами товарищ Сталин никогда не шутит, – возразил Алмазов.

* * *

Андрей увидел Альбину через неделю или восемь дней – в конце апреля. Дни после обеда у фюрера прошли тоскливо и медленно. Фишер был занят и почти не появлялся – лишь раза два приезжал с кипами бумаги, расшифровками показаний Андрея, требующими уточнений. Когда Андрей напоминал о том, что хочет увидеть Альбину и узнать наконец, что намерена сделать с ним немецкая военная машина, Фишер отвечал:

– К сожалению, вам никто вразумительно на это не ответит. В России царит полное спокойствие, будто никакой бомбы и не было. Я вам оставлю последние номера «Правды», обратите внимание на заявление Совинформбюро. А что касается встречи с Альбиной, то тут я ничего не решаю. Как вы помните – вас, как ценную военную добычу, поделили две разведки. Вы попали к нам с Шелленбергом. Альбина томится в узах абвера – военной разведки Канариса. Мы и они – несовместимы. Так что терпите, мой друг.

– Но, может быть, мне позволят хотя бы гулять по Берлину?

– Чтобы вас увидел русский агент? Вы думаете, что их здесь мало? И если хоть один заподозрит в вас некоего Андрея Берестова, бежавшего из Берлина в Берлин, я за вашу жизнь не дам и ломаного гроша.

– Даже здесь?

– Тем более здесь. Учтите, Андрей, я говорю вам это со всем сочувствием и симпатией – ваша ценность уже приближается к нулю. Вас высосала наша разведка, вы вряд ли что сможете добавить к тому, что знаете. Наша система, как и все системы мира, направлена не на благо личности, а на благо державы, то есть против личности. Личностью мы всегда готовы пренебречь и пожертвовать ею. Вас выгоднее уничтожить, чем рисковать разоблачением. Сегодня Сталин думает, что его испытание осталось тайной или почти тайной. Стоит ему узнать, что в Берлине сидят по крайней мере пять свидетелей взрыва, из них два беглеца из его системы, как он примет все меры к вашему уничтожению. И моему тоже. Вам это ясно?