Заповедник, где обитает смерть

В разговор вмешалась продавщица:

– Значит, вы теперь новая русская?

– Пока еще старая, а как зубы отремонтирую, буду как новая.

– А мне обещали капитальный ремонт крыши сделать, – поделилась новостью та, у которой внучка вышла замуж за ветеринара.

– Это хорошо, – добродушно усмехнулась продавщица. – А то крыша у вас всех съехала. За коммунистов каждый раз голосуете.

И тут же крикнула Волошину и Вере:

– Молодые люди, вы в магазин покупать пришли или друг другом любоваться?

Оказавшись на улице, они постояли немного, пропуская неспешный поток автомобилей, могли, конечно, успеть проскочить – даже, не торопясь, перейти дорогу, но что-то удерживало их на месте.

– Может быть, в бар зайдем? – предложил Волошин. – Погреемся, кофейку выпьем.

Вера кивнула и демонстративно поежилась, хотя на улице было достаточно тепло. А кофе, на самом деле, можно выпить и дома. Тем более что Вера не пила его вовсе.

Они сидели в пустом зале, Алексей долго не притрагивался к своей чашке, ссылаясь на то, что кофе безумно горячий, а Вера лишь смотрела на бокал с апельсиновым соком. Надо было о чем-то говорить. Алексей растерянно искал тему, но мысли разбежались, и потому он спросил… Нет, сморозил чушь, все получилось глупо и бестактно:

– Так вы, значит, не замужем?

Вера помотала головой и для убедительности показала пальцы обеих рук. То, что на них не было обручального кольца, Волошин заметил еще давно, а теперь, пытаясь оправдаться, сказал:

– Я имею в виду, есть ли у вас родственники?

– Нет, – ответила девушка. – Я – детдомовская. Мне и фамилию там придумали, типичную для подкидышей, – Найденова. Это уже потом, когда в университете училась, многие думали, что у меня папа болгарин. Я, впрочем, не отрицала – хотелось иметь хотя бы одного близкого родственника, пусть даже выдуманного.

– Простите, я не знал.

Но Вера лишь кивнула и улыбнулась. Алексей смутился: улыбка девушки была спокойна и светла. Вообще Вера показалась ему вдруг симпатичной и обаятельной. Почему он не заметил этого раньше? Большие глаза, только вот взгляд уж слишком внимательный – смотрит так, словно ловит каждое слово. И говорит всегда негромко. Вот как сейчас.

– В детском доме меня стали обучать игре на фортепьяно. Мне было года четыре, когда кто-то поставил на проигрыватель пластинку с третьей симфонией Скрябина «Божественная поэма». Я стояла рядом и слушала. Слушала и плакала. А потом подошла к стоящему в актовом зале роялю, открыла крышку и стала тыкать по клавишам одним пальцем, пытаясь повторить только что услышанное. Это услышала учительница музыки. И начала со мной заниматься отдельно, потом я посещала музыкальную школу, делала успехи. А другие детдомовские говорили: «Верка Найденова хочет поступить в консерваторию». А я действительно мечтала об этом, хотя никому не говорила: хотела стать великой пианисткой, даже не великой, а просто играть перед людьми. Потом уже, когда понесла подавать документы в консерваторию, поняла – мечте моей не сбыться. Стояла на широкой мраморной лестнице и плакала. То есть слез не было, но все существо мое рыдало. А мимо проходили нарядные девушки, где-то играла скрипка, доносились звуки фортепьяно, и мужской голос пел «Уна туртива ла грима». Моя любимая ария. И незнакомый мужчина так хорошо пел, что я поняла: мне в этом храме не место.

Я вышла на Театральную площадь, потопталась возле памятника Глинке, потом поплелась к Неве, шла по мосту, смотрела на Васильевский, дышать было трудно от непонятной любви к городу, от тоски по нормальной жизни и от жалости к себе: ведь ничего нет и никогда ничего не будет.

Вышла на Университетскую набережную, потом на Менделеевскую линию, уткнулась в психологический факультет и подала документы.

Сдала вступительные экзамены, проучилась год и перевелась на прикладную математику.

– Трудно было? – спросил Волошин.

– Было замечательно. Я получала стипендию, потом в моем детском доме освободилась ставка музыкального руководителя, меня взяли туда работать, и я почувствовала себя очень богатым человеком: стипендия, зарплата, частные уроки музыки – пара учениц, родители которых платили мне сто рублей за урок. Счастье! Правда, все деньги я тратила на подарки и сладости для детей в детдоме. Потом мне выделили комнату…

Вера наконец допила свой апельсиновый сок.

– Пойдемте домой, а то ваш друг проснется и опять начнет паниковать.

Они возвращались домой еще медленнее, чем шли в магазин. Вера держалась за локоть Алексея гораздо увереннее и, наверное, ощущала этим прикосновением пистолет в его кармане. Тихо вошли в дом, возились с приготовлением завтрака, молчали и почему-то старались не смотреть друг на друга. Наконец Волошин вспомнил, чего не хватает в доме. Храпа! Он спустился в подвал – Ивана не было. На голос Филатов не отозвался. Не было в гараже и его «БМВ», лишь на лобовом стекле волошинского «Лексуса» лежал лист бумаги, на котором было написано толстым фломастером: