Заповедник и другие истории

И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был – одновременно – непризнанным гением и страшным халтурщиком. В моем столе хранились импрессионистские новеллы. За деньги же я сочинял литературные композиции на тему армии и флота.

Я знал, что Тане это неприятно.

Бернович назойливо повторял:

– К тридцати годам необходимо разрешить все проблемы, за исключением творческих…

Мне это не удавалось. Мои долги легко перешли ту черту, за которой начинается равнодушие. Литературные чиновники давно уже занесли меня в какой-то гнусный список. Полностью реализоваться в семейных отношениях я не хотел и не мог.

Моя жена все чаще заговаривала об эмиграции. Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские Горы…

Формально я был холост, здоров, оставался членом Союза журналистов. Принадлежал к симпатичному национальному меньшинству. Моих литературных способностей не отрицали даже Гранин и Рытхэу.

Формально я был полноценной творческой личностью.

Фактически же пребывал на грани душевного расстройства…

И вот она приехала, так неожиданно, я даже растерялся. Стоит и улыбается, как будто все хорошо.

Я слышу:

– Ты загорел…

И потом, если не ошибаюсь:

– Дорогой мой…

Спрашиваю:

– Как Маша?

– Недавно щеку поцарапала, такая своевольная… Я привезла консервы…

– Ты надолго?

– Мне в понедельник на работу.

– Ты можешь заболеть.

– Чем же я заболею? – удивилась Таня.

И добавила:

– Между прочим, я и так нездорова…

Вот это логика, думаю…

– Да и неудобно, – говорит Татьяна, – Сима в отпуске. Рощин в Израиль собирается. Ты знаешь, Рощин оказался Штакельбергом. И зовут его теперь не Дима, а Мордхе. Честное слово…

– Я верю.

– Сурисы пишут, что у Левы хорошая работа в Бостоне…

– Давай я отпрошусь?

– Зачем? Мне хочется послушать. Мне хочется видеть тебя на работе.

– Это не работа. Это халтура… А ведь я двадцать лет пишу рассказы, которые тебя совершенно не интересуют…

– Раньше ты говорил – пятнадцать. А теперь уже – двадцать. Хотя прошло меньше года…

Поразительная у нее способность – выводить меня из равновесия. Но ссориться было глупо. Ссорятся люди от полноты жизни…

– Мы, – говорю, – тут вроде затейников. Помогаем трудящимся культурно отдыхать.

– Вот и хорошо. Коллеги у тебя приличные?

– Разные. Тут местная одна работает – Лариса. Каждый день рыдает у могилы Пушкина. Увидит могилу и – в слезы…

– Притворяется?

– Не думаю… Однажды туристы ей кухонный набор подарили за сорок шесть рублей.

– Я бы не отказалась…

Тут Галина назвала мою фамилию. Прибыли туристы из Липецка.

Я сказал Татьяне:

– Вещи можешь оставить здесь.

– У меня только сумка.

– Вот и оставь…

Мы направились к синему, забрызганному грязью автобусу. Я поздоровался с водителем и усадил жену. Затем обратился к туристам:

– Доброе утро! Администрация, хранители и служащие заповедника приветствуют наших гостей. Сопровождать вас доверили мне. Меня зовут… Нам предстоит…

И так далее.

Потом объяснил шоферу, как ехать в Михайловское. Автобус тронулся. На поворотах доносились звуки радиолы:

Дари огонь, как Прометей,
дари огонь без выбора,
и для людей ты не жалей
огня души своей…

Когда мы огибали декоративный валун на развилке, я зло сказал:

– Не обращайте внимания. Это так, для красоты…

И чуть потише – жене:

– Дурацкие затеи товарища Гейченко. Хочет создать грандиозный парк культуры и отдыха. Цепь на дерево повесил из соображений колорита. Говорят, ее украли тартуские студенты. И утопили в озере. Молодцы, структуралисты!..

Я вел экскурсию, то и дело поглядывая на жену. Ее лицо, такое внимательное и даже немного растерянное, вновь поразило меня. Бледные губы, тень от ресниц и скорбный взгляд…

Теперь я обращался к ней. Рассказывал ей о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать:

«Великий был человек, а пропал, как заяц…»

Мы шли по берегу озера. У подножия холма темнел очередной валун. Его украшала славянская каллиграфия очередной цитаты. Туристы окружили камень и начали жадно его фотографировать.

Я закурил. Таня подошла ко мне.

День был солнечный, ветреный, нежаркий. Нас догоняла растянувшаяся вдоль берега группа. Надо было спешить.

Ко мне подошел толстяк с блокнотом:

– Виноват, как звали сыновей Пушкина?

– Александр и Григорий.

– Старший был…

– Александр, – говорю.

– А по отчеству?

– Александрович, естественно.

– А младший?

– Что – младший?

– Как отчество младшего?

Я беспомощно взглянул на Таню. Моя жена не улыбалась, печальная и сосредоточенная.

– Ах да, – спохватился турист.

Надо было спешить.

– Пойдемте, товарищи, – бодро выкрикнул я, – шагом марш до следующей цитаты!..

В Тригорском экскурсия шла легко и даже с подъемом. Чему, повторяю, в значительной мере способствовали характер и логика экспозиции.