Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

1-е деймо

Снезини. А мы любоча хороним… хороним… А мы беличи-незабудочи роняем… роняем…<…>

Березомир. Нет у гуслей гусельщика. Умолкли гусли. Нет и слухачих змеев…

Няня-леший. Тише! Тише, люди! Мальчики, тише! (Взлетает на воздух и, пройдясь по вершинам деревьев колесом, чертит рукой, полной светлячков, знак и исчезает.)

Немини торопливо повязывают повязки.

Березомир(глухо завывает). О, стар я! И я только растение… И мне не страшны никто.

Навстречу вылетают духи с повязками слепоты и глухоты и старательно повязывают ими людям глаза и морду.

Пусть не видят! Пусть не слышат!

Люди, разговаривая между собой, проходят.

Молодой рабочий(радостно, вдохновенно). Так! И никаких, значит, леших нет. И все это нужно, чтобы затемнить ум необразованному человеку… Темному.

Снегич-Маревич подлетает и бросает в рот снег…

2-й человек (спокойно). Вообще ничего нет, кроме орудий производства…

Снегич-Маревич бросает в рот снег.

Однако, холодновато. Идем. Итак, вообще ничего нет…^[62]

Велимир Хлебников. Конец 1908.

В этом вольном перифразе «Снегурочки» А. Островского, пародии на оперу Римского-Корсакова (она упоминается в «Снежимочке») таятся, на мой взгляд, очень серьезные «ключи» и к мироощущению Велимира Хлебникова, и к творчеству Веры 1910-х и начала 1920-х годов. Реальное ощущение неведомых тупому глазу и слуху обывателя, скрытых в природе непознанных сил, вера в свое право вызывать, материализовать эти силы, управлять ими — разве не этим «сверхзнанием», не этой верой в свое поэтическое могущество, равное могуществу Бога, было проникнуто до конца творчество Велимира? Разве не заразил он ими и сестру, и тогда еще неведомого ей молодого петербургского художника Петра Митурича? Начиная с 1915 года Хлебников был для Митурича тем же, чем был для Веры — началом и концом всего, мерой всех вещей, непререкаемым авторитетом и в жизни, и в искусстве.

2

Поистине, их встреча была предрешена судьбой. Задолго до того, как Петр Васильевич узнал Веру Владимировну, услышал о ней, он фактически соприкоснулся с ее жизнью, с ее миром, главное содержание которого составлял Брат, как с большой буквы писала Вера.

Вся его предшествовавшая жизнь — детство в офицерской семье, учение в Псковском кадетском корпусе и исключение из него (за чтение «недозволенной» политической литературы) и даже художественные занятия сначала в Киевском художественном училище, затем в Академии художеств в мастерской батальной живописи Н. С. Самокиша, как и первые опыты самостоятельной работы в области декоративного искусства (оформление фасада здания «готической» скульптурой в Киеве по проекту архитектора Эйслера, стенная роспись в Полтаве по проекту художника Сокола^[63]) — только прелюдия к главному, настоящему, единственному: знакомству с Хлебниковым, сотворчеству с Хлебниковым… Все художественные и человеческие «корни» Митурича — в его такой краткой и такой долгой, на всю оставшуюся жизнь дружбе с Велимиром Хлебниковым.

Конек, вырезанный из дивана Петей Митуричем

«Петр Васильевич Митурич, — рассказывает Май Петрович, — родился в 1887 году в Петербурге. Детство Петра прошло в крепости Осовец, где отец был комендантом артиллерии. В семье хранится изящный черный конек — первое творение будущего художника. Дело было так. В доме появился диван, обитый черной клеенкой. Глянцевая поверхность обивки вдохновила пятилетнего Петю, и он вырезал ножницами силуэт лошадки. Лошадка так понравилась, что отец простил порчу нового дивана…»^[64] От далеких дней детства остались и забавные силуэты людей — профили отца, сестры Юли, самого Петра — он обводил карандашом на бумаге, приколотой к стене тень головы и вырезал по контуру.

Так определился весь его дальнейший путь. Исключение из непременного для офицерского сына кадетского корпуса Петр посчитал подарком судьбы.