Заповедными тропами

Но речные крачки на этот раз вели себя совершенно иначе. С криком летая все это время высоко в воздухе, они вдруг собрались в тесную группу, молча с большой быстротой спикировали почти до самой воды и в буквальном смысле этого слова облили моего спутника дождем помета.

— Дядя Женя! — завопил Вася. Он растерянно стоял по колено в воде и, смешно подняв к лицу руки, не знал, что делать. Его глаза, лицо, волосы, вся рубаха были заляпаны белыми кляксами.

Как ни жалок был вид Васи, но я не смог удержаться от смеха; не выдержав, наконец расхохотался и сам пострадавший. Однако наше веселье было прервано самым неожиданным образом.

— Давай сюда птенца да обмой лицо, — обратился я к мальчугану.

Вася, не открывая глаз, неуверенно подошел к берегу и протянул мне руку с пуховичком. Пока я надевал ему колечко на ногу и записывал номер, Вася приводил себя в порядок.

— Дядя Женя! — вдруг вскрикнул он совсем другим тоном, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. — Дядя Женя, лодка… — Ничего не понимая, я оглянулся назад — и обомлел. Далеко от острова на холодных, свинцовых волнах покачивалась наша пустая лодка. Свежий ветер, видимо, с каждой минутой отгонял ее все дальше от нашего берега.

Заночевать на маленьком открытом острове без огня и одежды, с больной ногой мне совсем не хотелось. Если даже к вечеру стихнет холодный ветер, то доймут комары — их здесь великое множество.

Что предпринять? А в это время мой спутник уже полез в воду и остановился лишь при моем оклике. Я знал, что он плохо плавает.

Вначале холодная вода обожгла мое тело, а минуту спустя я уже плыл, не ощущая холода и испытывая от купания огромное удовольствие. Ведь из-за больной ноги в это лето я купался впервые.

Купание абсолютно не отразилось на моем здоровье, а главное — я исполнил свое обещание и вернулся домой с сухими ногами. Только две недели спустя Вася развязал свой язык и разболтал по секрету, как на маленьком островке, защищая своих слабых птенчиков, его отделали речные крачки и как ветер отнес от берега нашу лодку.

Ну а теперь с прохладного севера на одну минуточку переместимся совсем в иную страну — в нашу Среднюю Азию.

Жаркий июньский полдень. Огненное солнце слепит глаза, обжигает кожу. Порой от невысоких барханных песков потянет слабый ветер. Но не свежесть принесет он, а пахнёт на вас горячим дыханием, как из раскаленной печи. Я медленно бреду с ружьем за плечами, направляясь к нашему лагерю, разбитому близ аула. Впереди безбрежная полупустыня с почвой, разрисованной глубокими трещинами, поросшей скудной серой растительностью. Невыносимая жара, нет тени, молчит притихшая природа. И вдруг при ярком свете я слышу громкий и хорошо знакомый мне крик ночного кулика-авдотки.

Я оборачиваюсь в том направлении и в тридцати метрах от себя вижу занимательную картинку. Среди ровной глинистой площадки, едва покрытой клочками низкорослой полыни, на корточках сидит казахский пастушок-мальчик. А против него, несколько раскрыв крылья — в позе угрозы, — стоит кулик-авдотка (птица величиной с голубя). Он то и дело с пронзительным криком срывается с места, бросается на мальчугана и бьет его клювом и крыльями в лицо, в голову, в спину. В такие минуты мальчик, видимо растерявшись, подбирает под себя босые ноги, пытается руками защитить лицо и голову от ударов авдотки, то, напротив, несколько овладев собой, старается поймать нападающую птицу. Это, однако, ему не удается.

Не понимая, в чем дело, я поспешно приближаюсь к месту происшествия и вижу в руках юного пастушка совсем маленького птенчика авдотки. Он покрыт густым дымчато-серым пухом, вдоль его спинки, четко вырисовываясь на светлом фоне, проходит черная полоска. Я беру птенца из рук пастушка, сую мальчику какую-то мелочь и показываю по направлению пасущегося стада. Он понимает меня без слов и, исполняя мое желание, быстро бежит по раскаленной почве туда, где пасутся его бараны.

Старая авдотка уже не ведет себя так смело — взрослый человек не мальчик: его следует остерегаться, и хотя она растерянно бегает совсем близко вокруг меня, но не решается на нападение.

Еще несколько секунд я ожидаю, когда пастушок скроется за грядой песка, и тогда осторожно пускаю птенчика на землю и наблюдаю на его поведением. Мне интересно, что он предпримет, получив свободу. И вот пуховичок делает несколько коротких, неуверенных шажков, затем быстро, но плавно приседает и, замирая в неподвижной позе, на моих глазах абсолютно сливается с окружающей почвой. Серая окраска пуха похожа на окраску пыльной глины, а черная полоска вдоль спины так напоминает черную при ярком солнце трещину в почве, что его почти невозможно заметить. Я вижу птенца, пока не отрываю от него пристального взгляда, но достаточно мне закрыть глаза на одну минуту, и птенец исчезает бесследно.

Я отхожу шагов на двадцать в сторону, даю возможность взрослой авдотке приблизиться к тому месту, где притаился ее птенчик, и вновь не спеша возвращаюсь к старому месту.