Старшина, слегка покачиваясь на ватных ногах, будто успел уже приложиться к спиртному, прошел к прилавку, гордо именуемому "баром", возвратился с пустым стаканом. Налил в него водку из армейской фляжки, осторожно прикоснулся к стакану, прикрытому куском хлеба.
-- Светлая им память...
* * *
Солнце то выплывает из-за легких облаков, то снова ныряет в них.
По набережной разноцветными группками прогуливается молодежь: девчонки в летних платьях, ребята с распахнутыми на груди рубашками. На шестом этаже многоквартирного жилого дома из окна выставлен орущий динамик.
Сидякин говорит медленно, отделяя фразу от фразы продолжительным молчанием. Клавдия больше помалкивает, иногда переспрашивает либо отвечает на незаданные вопросы.
-- В Германии меня ранило. Как и где именно - не имеет значения. Отлежал там в госпитале, перебазировали в московский. Когда завершили лечение, выписали. Бросился искать тебя. В деревне не оказалось, сказали: родила и уехала. Куда, к кому - неизвестно. Написал старшему лейтенанту Романову, тот, по неизвестным причинам, отказался дать твой адрес. Года два переписывались, уговаривал - ни в какую... И вот - сегодняшняя встреча...
-- Как нашел кафе?
-- Трофимов подсказал: встречаются, дескать, в сквере напротив Большого театра. Поехал к Большому. Какой-то старичок случайно подслушал вашу беседу, нацелил меня на кафе... Как живешь, девонька, как дышишь?
-- Через раз, - с вымученной улыбкой пошутила женщина. - Сын Карпуша оженился. Работаю в больнице.
-- Замуж не вышла?
Недоумевающий взгляд, легкое пожатие покатыми плечами. На груди обиженно звякнули медали.
-- Кто меня, старуху, возьмет? Да и замужем я уже. За Видовым. Другого мужика не нужно... А у тебя как сложилась жизнь? Небось, обзавелся десятком детишек?
Сидякин обломил с дерева ветку с народившимися листьями, принялся постукивать ею по парапету. Признаваться в одиночестве - словно колоть острой иглой наболевшее самолюбие, но врать не хотелось, лучше сказать прямо, как выражались на фронте разведчики, "короткой очередью".
-- Холостой я, Клавочка, одинокий... Перед самой войной попытался создать семью, женился на хорошей женщине.
-- Знаю. Галилея Борисовна, - с едва заметной насмешкой перебила
Видова. - Мы тогдаа все удивлялись - такой видный парень и...
Хотела сказать "замухрышка" или того хлеще - "стиральная доска", но во время остановилась. Кажется, и без того Прошке нелегко пришлось, не стоит бередить зажившую рану.
-- Да, Галилея, Галка, - с вызовом подтвердил Сидякин. - Достойная женщина. Родился сын. После ранения, когда они пришли ко мне в госпиталь, понял - жить с ней не в силах, и... ушел... Все не могу тебя забыть...
Последняя, тихо сказанная фраза - признание в любви. Какая женщина, услышав такое, останется равнодушной? Теплое чувство признательности и благодарности прильнуло к сердцу.
-- Спасибо, Проша, только зря все это. Для меня Семенка живой.
-- Прости, Клава, считай, что я ничего не сказал... Домой, надеюсь, пригласишь? Познакомлюсь с сыном, невесткой, посидим, поговорим?
Клавдия нерешительно снизу вверх поглядела на бывшего старшину. Снова начнутся предложения руки и сердца, слюнявые словечки о вечной любви. Очередные мучения! Отказывать мужчине - одинаково тяжко и для него и для женщины. А о согласии и речи не может быть!
-- Сын и невестка - в от"езде, познакомиться - не получится. А вот
чаем с пирогами угощу - вчера испекла...
* * *
-- Тетя Клава, у вас в ящике письмо лежит, - торжественно пропищала шустрая девчушка с завязанными на затылке косичками. - Я в дырочку посмотрела.
-- Подсматривать нехорошо, но - спасибо.
Писем Клавдия не ожидала, да и кто ей будет писать? Разве только об"явился еще один ветеран? Скорей всего, письмо адресовано Карпуше.
Письмо было от Романова. Его беглый почерк с крупно выписанными заглавными буквами. Поймав ревнивый взгляд Сидякина, женщина с деланным равнодушием вскрыла конверт, достала два листа исписанной бумаги.
-- Извини, просмотрю. Не подумай плохого - переписываюсь не с
кавалером. Николай снабжает информацией.
Ей показалось, что Прохор подавил облегченный вздох. Неужели он не придуряется, а все еще любит жену своего погибшего комбата? Впрочем, какое ей дело до чувств старшины, сейчас у нее одна забота - сын, его благополучие, здоровье... И память о минувших счастливых днях и ночах в пекле кровопролитной войны. Они незабываемы.
-- Что пишет Николай? - спросил Сидякин, когда Клавдия бегло пробежала письмо и бережно вложила в конверт.
-- Ничего особенного. Язва его замучила, лег в ветеранский госпиталь. Скоро обещают выписать.
Лифт поднял однополчан на шестой этаж.
-- Проходи, - открыла Клавдия дверь в квартиру. - Не обращай внимание
на беспорядок - торопилась, не успела прибраться. А Наташка - редкая
грязнуля, все свободное от работы время валяется на диване и смотрит
телевизор... Присаживайся, полистай журналы, а я переоденусь.
Особого беспорядка Сидякин не увидел, но сочувственно кивнул. Снял модную, с широкими полями, шляпу, попытался снять обувь, но хозяйка не разрешила.