Запоздавшее возмездие или Русская сага

Симка дунула на лампу, боковушка окунулась в непроглядную темноту. Шуршание, шорох — женщина торопливо сбрасывает с себя одежду. Голый Прошка лег на спину и принялся ожидать, когда к нему прижмется такое же голое женское тело. Схватить Симку, перевернуть на спину, раздвинуть жирные до безобразия ноги…

Именно так он поступил с Галилеей в первую брачную ночь. Костлявая супруга только тихо ойкнула, когда он навалился на нее. Неопытная, глупая. Прохору тогда пришлось малость поучить неумеху бабьему мастерству.

Неужели и Серафиму тоже придется учить нехитрой науке?

Не пришлось. Наверно, боковушка не первого мужика приютила. Но того, что произошло, ему в самом дурном сне не снилось. Симка не прилегла рядом, не обняла мускулистое тело партнера, даже не похихикала — взгромоздилась на него, оседлала, будто скакуна.

Тишину деревенской избы нарушали женские всхлипывания, трудное мужское сопение. Компаньоны, дорвавшись, наконец, до сладкого, трудились на славу.

— Какой же ты могучий мужик, — громко хвалила партнера Серафима. Явно желая быть услышанной подругой. — Всю, как есть, меня пропорол, бесстыдник этакий. Теперича цельный месяц буду заглядывать… Чегой ты в гипсе? — — наконец, она нащупала корсет. — Пораненый на фронте, да?

— Да, — односложно ответил Сидякин. — Поранен.

— Не мешает?

— Ты так оседлала, что корсет — не помеха.

Замолчали. Из другой комнаты отлично слышны голоса второй парочки.

— Ты, милок, уж не протезом ли работал? — так же громко хвалила Семенчука Фекла. — До чего ж сладко получилось. Давненько не доводилось играть с таким мужичком.

— А у меня — что на ноге, что в штанах, — так же громко хвастал Семенчук. — Могу — и тем и этим.

После первого раунда парочки вернулись к прерванному застолью. Кавалеры в штанах и нательных рубахах, «дамы» в наспех натянутых длинных юбках, в наброшенных на обнаженные плечи шалях. Зажгли потушенную лампу, устроились на старых местах. На этот раз — без смущенного отмахивания и скромно потупленых глаз. Ласкались к мужикам, подставлялись под ответные ласки.

Под влиянием самогона и поглаживания жирных пальцев соседок и Федька, и Прошка скоро ощутили возвращающееся мужское желание. Бабенки, как водится, повизгивали, в свою очередь теребили мужчин, призывно охали.

Им нравилась процедура подготовки, местные мужики не радовали ласками, сразу наваливались. А эти ведет себя культурно, не охальничают. Если и щщупают, то мужикам так делать положено, такая уж у них «природа».

— Чего-то я устал, — не переставая обжимать вываленные голые груди партнерши, проинформировал Федька. — Не пора ли отдохнуть?

Фекла с готовностью поднялась из-за стола.

— Пора, ох, до чего же пора!

Симка пошевелила огромными бедрами, прошлась ладонью от мужского колена до живота.

— Точно — пора, — пролепетала она.

Погасили лампу, в темноте, придерживаясь за стены и друг за друга, разошлись по комнатам. Окончательно сомлевшая Симка повисла на руках парнера, пришлось доставлять ее в боковушку почти волоком.

В боковушке Сидякин еще раз огладил прильнувшую к нему женщину, взбодрил ее поцелуем-укусом.

— Я сичас, Прошенька… — бессвязно шептала баба, наваливаясь на кавалера и расстегивая ему пояс на брюках.

— Свет погаси! — сурово промолвил Прохор. Одно дело пользовать жирную уродину в темноте, совсем другое смотреть на вздувшийся живот, жирные ляжки, обвисшие вялые груди. — Мой черед седлать!

Куда там! Торопливо дунув на лампу, Симка снова навалилась на мужика. Пришлось согласиться. Но едва она пристроилась, в дверь избы забухали кулаками. Матерно поругиваясь, баба натянула только что снятую рубаху. Прохор торопливо натянул штаны. Злость распирала его. Другим мужикам никто никогда не мешает, а он решил один единственный раз за долгие годы порезвиться и то неудачно. Но материться не стал, ограничился злобным собачьим ворчанием.

— Не досадуй, милый, — взбадривая лампу, засюсюкапла любовница. — Сичас возвернемся, тожеть покажу тебе… брудерщафт.

В горнице топтался такой же раздосадованный Семенчук. Как и Сидякин — по пояс голый. Цыплячья грудь ходит ходуном, руки сжаты в кулаки.

Что до хозяйки — тоже взбешена.

— Сичас я покажу им кузькину мать! Закаются беспокить по ночам!

Прихватив здоровенный ухват, она вышла из горницы.

В сенях что-то упало, загремело. Хозяйка, добираясь в темноте до двери, задела не то ведро, не то лопаты с граблями. Послышались непременные в деревнях матерки.

Вдруг они оборвались. Будто матерщиной самогонщице кто-то заткнул рот.

— Заходьте, милые, — перешла она на ласковое бормотание. — Мы тут порешили попраздновать…

— По какому поводу праздник?

В горницу вошел пузатый участковый, которого в деревне окрестили Требухой. По причине об"емного, поддерживаемого ремнем, живота и сквалыжного характера. Вслед за ним — молоденький сержант и двое понятых — старик и старуха.

— У подружки — именины, — искусно соврала Фекла, ногой заталкивая под лавку предательскую бутыль. — Родичей пригласили. Без мужиков, чай, скучно.

Беззубая понятая издевательски зажевала сухими губами.

— Знакомые физиономии, — вгляделся Требуха. — Герои войны. Почему голые?