Запоздавшее возмездие или Русская сага

Он уже протянул жадные руки к сооблазительной груди женщины, но в хлев заглянул Фриц. Дама мигом отстранилась от старшины, метнула сердитый взгляд на непрошенного свидетеля. Работник исчез. Но где гарантии, что он не подсматривает и не подслушивает? Одна мысль об этом легко испортит аппетит от общения с бабой на соломе.

— Вечером приду в спальню, — тихо пообещал старшина. — Не закрывай дверь.

— Яволь, герр официр, — так же тихо ответила хозяйка. — Их ожидайт…

Сидякин не знал, что фрау не только закрывала жирным своим телом дочь, она защищала сына. Ибо под видом работника в имении укрывался, не успевший уйти вместе с отступающими немецкими частями, оберфюрер СС. Форму пришлось сжечь, оружие гестаповец на всякий случай припрятал, а неистребимый запах навоза и небритые щеки доделали остальное.

Если бы Сидякин знал об этом — вряд ли рискнул посетить господскую спальню, а сын хозяйки давно бы переселился из своего закутка в комнату особиста. Но многоопытный разведчик, не раз выходивший победителем из смертельно опасных положений, не мог даже подумать о том, что рядом со зданием, занимаемым штабом полка, находится переодетый гестаповец…

Вечером, побрившись и вылив на себя добрую половину флакона тройного одеколона, Прошка осторожно пробрался в двухэтажный дом. В кармане — еще один презент, взятый у того же добычливого фельдфебеля — золотое колечко с вкрапленным драгоценным камушком. По праву победителя он не ожидал отказа. Да и о каком отказе можно говорить, когда фрау утром была готова распялиться перед ним прямо в хлеву?

Добротная дубовая входная дверь оказалась незапертой, в холле — никого. Господская спальня располагается на втором этаже, нетерпеливая фрау в ожидании русского мужика, извертелась, небось, на наглаженных простынях. Преподнести ей колечко и забраться под жаркое одеяло — решение всех любовных проблем.

Полакомиться бауэршей не получилось — не успел старшина взяться за дверную ручку, как Фриц выпустил в него из «вальтера» всю обойму. Уйти убийце не удалось — на выстрелы сбежались солдаты. Гестаповец с презрением отбросил пустой пистолет, гордо скрестил руки на груди. У его ног истекал кровью командир разведвзвода. В спальне билась в истерике мать…

Старшине удивительно повезло — он остался жив. Кроме одной пули, задевшей позвоночник, все остальные пошли «в молочко», не повредили жизненно важных органов. Но чертов кусок металла, попавший в спину, надолго приковал его к постели. На подобии египетской мумии, лежал он, закованный в гипсовый корсет, и размышлял о своей инвалидном будущем.

Оно было таким черным, беспроветным, что невольно на глаза наворачивались слезы. Ну, получил бы ранение во время разведрейда, ну, принесли бы друзья-разведчики своего командира на плащнакидке — обычное дело, во время войны все фронтовики под Богом ходят. Но Прошку нашпиговали фашистским металлом, когда он безоглядно торопился в постель к перезрелой бабе. За подобные «подвиги» орденов не дают, в многотиражке не прославляют. Для излишне гордого, самовлюбленного Сидякина — настоящая трагедия.

После двухмесячного лечения во фронтовом госпитале «героя» перевезли в Москву. Все в том же мумиеобразном состоянии. Почти год лежания в Центральном клиническом институте ничего не изменил. Втихую от врачей раненные отметили День Победы, помянули друзей, не дошедших до великой даты. Спасибо бабушке-санитарке, вошла в положении горемык, притащила два пузыря «столичной». Это на семь человек две поллитровки — смехота да и только!

Незаметно подобрался очередной Новый Год. Снова приняли по полсотне капелюшек, закусили госпитальной селедочкой и черняшкой.

— Не дрейфь, старшина, сдюжим, — прыгал по палате подбитой галкой одноногий чернявый и усатый артиллерист Федька Семенчук, обитатель соседней койки. — И для нас у Боженьки доля отыщется.

— Какая там доля, — щурился Прохор. — Тебе что — изготовят протез, сядешь латать обувку. А мне даже на бабу без посторонней помощи не взобраться, душеньку не отвести. Так и буду до самой могилы лежать в чертовом корсете.

— Кстати, о бабах, — резко поменял тему Федька. — Ты что ожениться не успел? Вот это — беда, могу посочувствовать. Моя Фроська кажный Божий день навещает. Печенье приносит, винегреты да колбасу, однажды пузырь самогончика приволокла… Конечное дело, разговеться не приходится — нет отдельной комнаты, но пообжимаемся — и то ладно… Значится, холостякуешь, старшина?

— Почему холостякую? Жинка имеется, пацану десятый годок пошел — считай, мужик. Вот только не пишу я им, не терплю бабьих слез да жалости. Ежели оклемаюсь, как врачи твердят, тогда сообщу.

— Дуролом ты, паря, — осуждающе покачал лохматой головой артиллерист.

— Рази можно обрекать себя на одиночество? Кто тебе воду подаст, кусок хлеба поднесет? Нет, друг-разведчик, баба в инвалидной житухе — главная шестеренка, без нее — хоть в гроб. Только особо не горюй, дружище, ежели твоя жинка стоящий человек, сама, без отписки, найдет муженька.