Запределье. Осколок империи

Увы, до сухого места удалось добраться лишь в полной темноте, поэтому выяснить — остров это или «материк» не представлялось возможным. Юный Слава Ростовцев, правда, предлагал сходить на разведку, но начальник экспедиции пресек это в зародыше.

— Не хватало еще, Вячеслав Игоревич, — весельчак и балагур товарищ Зубов, когда было нужно, мог быть строг. — Чтобы вы впотьмах тут заблудились. Или тоже провалились в трясину, — кивнул он на спектрометриста, у которого зуб на зуб не попадал. — До рассвета от лагеря — ни ногой.

— А по нужде? — хмуро поинтересовался второй рабочий, тоже нанятый в Кедровогорске, — Николай Мякишев.

— По нужде — за ближайшими кустиками, — отрезал начальник. — Барышень тут нет, так что политесы разводить нечего.

К слову сказать, само наличие «кустиков» — скрюченных рахитичных деревьев непонятной породы, довольно густо обступивших место, выбранное для ночевки, — навевало определенный оптимизм. Ведь до этого момента последними деревьями, виденными путешественниками, были сосны на покинутом берегу, оставшемся в паре десятков километров позади. Но уточнить обстановку мешала непроглядная тьма, усугубленная плотным туманом, наползающим белесыми волнами с болота. Но топливом, по крайней мере, геологи были обеспечены.

— Странное какое-то болото, — поежился Слава, воткнув в тлеющую головешку прутик и наблюдая, как тот обугливается. — Тишина вокруг — даже лягушки не квакают.

— Как раз это ни странно, — пробормотал Лев Дмитриевич, переворачиваясь на спину и натягивая на себя сырое одеяло — его знобило и он боялся, как бы не вернулась малярия, подцепленная еще в Гражданскую и, казалось, давно и успешно залеченная. — Лягушки, мой друг, — не люди. Любить друг друга круглый год не могут…

— А при чем тут любовь? — смутился Ростовцев, поняв, что спектрометрист применил этот термин отнюдь не в платоническом смысле, а в самом что ни на есть плотском.

— Лягушки квакают хором лишь в периоды размножения, — откликнулся Зельдович. — Призывают таким образом особей противоположного пола. А вы что думали? Что они гимны возносят своим божествам?

— Нет, но…

В этот момент где-то далеко раздался жуткий вопль, разнесшийся на километры вокруг и замерший на тоскливой ноте.

— Что это? — вскочил Слава на ноги.

— Собака Баскервилей, — буркнул страдалец.

— Водяной! — переглянулись рабочие, оторвавшись от какого-то своего разговора вполголоса, и расхохотались.

— Успокойтесь, молодой человек, — покровительственно улыбнулся Валерий Степанович, отложил в сторону карту, аккуратно просушиваемую над углями, и осторожно вынул из планшета другой лист: вездесущая вода просочилась в герметический, казалось бы, пакет, и теперь карты и записи напоминали перепревшие осенние листья. — Это какая-то болотная птица.

— А разве могут птицы… вот так? — юноша никак не мог успокоиться.

— Могут. Выпь, например. С виду — безобидная птичка, а кричит — лев позавидует.

— Не, начальник, — убежденно заявил Лапин. — Не птица это. Зверь это такой болотный — навроде тигра. Старики рассказывают — видели такого.

— Врут ваши старики. И тигров тут никаких нет. Ближайший район, где они водятся, — Уссурийский и Амурский края, а до них — тысячи километров. Разве что медведи или волки тут могут быть. А что им на болоте делать?

— Вообще гиблое место, — поддержал товарища второй рабочий. — Лет десять назад банда тут объявилась…

— Да не банда! — перебил Лапин. — Целая белая армия. Кирсановку взяли, Кедровогорск взяли, — принялся загибать он пальцы. — Деревень — не счесть. Едва до Енисейска не добрались… А ведь откуда-то из этих трясин вышли.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался товарищ Зубов: в газетах десятилетней давности проскальзывали заметки о кулацком восстании в Сибири, но тогда молодого геолога это интересовало мало, да и трудился он далеко отсюда — на Северном Урале. — Расскажите.

— А что тут рассказывать, — отвернулся рабочий. — Белые и белые. Казаки-золотопогонники. Порубали красноармейцев в капусту, коммуня… нистов перевешали… Хорошо, хоть мобилизацию не объявляли, как Колчак в восемнадцатом. Только те, кто против Советов были, с ним пошли.

— Ага, — подтвердил Мякишев. — Свояк мой с ними намылился. Да и сгинул где-то. Газами, бают, отравили всю эту казачью армию. И бомбами с аэропланов закидали.

— В каком, говорите, году это было? — не утерпел Лев Дмитриевич и даже приподнялся на локте, пустив в свое нагретое уже «гнездышко» промозглую болотную сырость.

— В каком?.. — рабочий поднял глаза, словно надеясь прочесть подсказку среди веера искр. — Да в тридцатом, кажись, это было. Как раз кулачье к нам сюда повалило. Согнали их со всей Расеи к нам, значится. На перековку. Они первые к белякам и примкнули. Да просчитались — всех к стенке красные поставили. Кто от газов не сдох, конечно.

— Ерунду вы говорите, — Зельдович снова забрался в тепло и принялся шумно возиться. — Откуда в тридцатом году здесь белогвардейцам взяться? Я бы еще понял Дальний Восток, Кубань… А тут до границы — тысячи километров. Не в землянках же они тут десять лет прятались?