Запрет на безумие

Это был Лисандр, и его ультиматум Брине. Сами по себе его люди ничего не делали. Их устами с ней разговаривал Глава Догмар. Однако кушать начинать она не собиралась, наоборот, намеревалась прекращать употреблять воду,…если получится. Пока она старалась реже к ней прикасаться.

Брина не ела, почти не пила, не пользовалась одеялом, которое в вечер первой и последней здесь встречи с Лисандром, прислал он же. Оно так и валялось в дальнем углу, с тех самых пор, как Брина его туда выкинула. А здесь, к слову, действительно было прохладно, и ночами не единожды возникало желание подбежать и схватить одеяло. Однако «глупое упрямство», как говорил, бывало, в детстве Лисандр, комментируя причины ее «необдуманных поступков», не позволяло Брине укрыться. И она терпела. Куталась в свой трикотажный свитер цвета морской волны, к животу прижимала голые колени, и спала,…пока не просыпалась от озноба. Много раз просыпалась. И будущая ночь, по ее подсчетам, станет двенадцатой ночью, в которую Брина будет мерзнуть.

Брина перевернулась на спину. Она устала.

Устала от охватившей ее апатии, от бессилия, в котором пребывала – как физического, так и морального. А были еще вялость, сонливость, безразличие, тогда как единственное, чем она занималась, так это перетруждала себя ничего неделанием.

В последние два дня Брина и с койки-то не поднималась: ей абсолютно не хотелось шевелиться, а нужду справлять в толчке тюремщика было нечем.

И да, это снова напомнило о том, что она умирала, как хотела поесть, хотя живот с прежней силой теперь не сводило.

Брина закрыла глаза. На нее смотрела камера – чуть ниже потолка у противоположной стены. Брина заметила ее неделю назад, и по этому поводу могла сказать одно: Лисандр ублюдок, если еще и наблюдал за ее страданиями.

Что-то ударилось – звук в отдалении, но Брина решила не обращать внимания – должно быть, послышалось. Ей постоянно здесь что-то мерещилось. Лучше бы подчистить пол, чтобы завтра продолжить творить. Только как себя заставить приподняться? Перевернуться и достать из-под кушетки ткань – кусок отвергнутого, но разорванного одеяла?

Иногда, забывшись, она стирала изображение руками. А может, и, не забывшись, поскольку так было легче всего. Брина боялась одного: что в скором времени даже к занятию своему потеряет интерес, а рисование пальцами оставалось единственным, что помогало не размякнуть и сохранить свой разум цельным: от глухой тишины, для нее непривычной, от одиночества и нахождения в замкнутом пространстве ей хотелось лезть на стены; хотелось кричать, плакать, смеяться. Она подумывала начать выскабливать палочки на бетонной стене, считая прожитые в неволе дни. В фильмах-то выглядело эффектно.

Лязг металла. До нее донесся звук лязгнувшего металла: громкий, знакомый….В прошлый раз нечто схожее сопровождалось приходом посетителей.

Должно быть, снова лишь ее фантазия…

Она услышала чьи-то шаги – к ней или нет, но кто-то приближался. И по мере приближения, по мягкости шагов и текучей неспешности походки она узнала, кто это был. Происходящее теперь не казалось игрой воображения.

Лисандр остановился напротив ее камеры.

Раз, два, три – Брина считала трещинки. Прямо над ней их было пять: две крупные, по краям облупившиеся, и три как ниточки тонкие, аккуратные.

Дверь ее камеры отварилась: с тихим скрипом, медленно. Затем с той же интимностью притворилась.

Почти беззвучно Лисандр подошел к Брине и уселся на грязный пол: должно быть, у нее начинались галлюцинации – Лисандр и грязный пол.

Спиною к койке, на уровне груди Брины – Лисандр сел на Гумберта. Мечты сбываются: даже шевелиться не пришлось.

– Ты провел в плену сотню лет,…– тихо заговорила Брина, принимаясь к изучению заржавевших прутьев, тянувшихся вверх от ее ступней. – Как ты себя чувствовал?

Секунд пять прошло, прежде чем Лисандр ответил.

– Мне было плохо.

Плохо…

– То есть ты понимаешь мое состояние?

Видимо, раньше прутья были выкрашены черной краской…

– Мне было хуже, – ответил Лисандр, как и ранее в тон флегматичной Брине.

– И понимая, что мне предстоит пережить, ты все равно так со мной поступил. – Кажется, одна из жирных трещин, та, что была правее, начинала раздваиваться. – Продолжаешь поступать.

Лисандр повернул к ней голову.

– Я не могу отпустить тебя, милая, – скорее прошептал, чем в голос произнес Лисандр. – Как только я это сделаю, ты снова побежишь к нему. Я не могу этого допустить.

Брина закрыла глаза.

– К нему? – спросила хрипло. – К кому «к нему», Лисандр? Никого нет. Его уже нет. Ты все уничтожил, растоптал. Разрушил то, что было. – Перед глазами предстала последняя встреча с Роланом. – Он презирает меня, я ему противна. «Лживая стерва», – она улыбнулась. – И все благодаря тебе.

Брина вспомнила, как не смогла зайти в «Красную метку». Все в тот же вечер последней с Роланом встречи. Невероятно, но бар не впускал ее: Брина не могла преодолеть порог. Насколько же сильно обидела Ролана, раз он сотворил подобное…

Лисандр зашевелился, а затем к непомерному удивлению Брины ее лица коснулись пальцы: теплые, мужские.

– Я сделал это ради тебя.