Запрет на любовь

— Писанину, — хмыкает Шац. — Ладно. Каким человеком был Иван Алексеевич? — останавливает блуждающий по кабинету взор на мне.

— Одни говорили, что он — горделивый франт, мол, эдакий Воланд^[8] без свиты. Вторые называли его человеком чести. Друзья отмечали в его характере вспыльчивость, требовательность и склонность к лютому перфекционизму. Он был известен своей любовью к переработкам, запятым и прочим несущественным мелочам. Дико бесил этим издательства.

— Задрот, — выносит Макс свой вердикт.

— Щедрый был. Когда получил денежную награду за Нобелевскую премию, начал направо и налево раздавать бабло всем нуждающимся. В итоге, сам очень быстро остался на нуле и умирал в нищете.

— Лошара.

— Ромасенко! Следи за языком! — сердито зыркнув на Макса, ругается Матильда.

— Суеверный ещё был, — добавляет Филатова. — Опасался цифры тринадцать.

— И презирал букву Ф, — усмехаюсь.

— Замечательно, что вы не ограничились текстом учебника.

— Всемогущий гугл.

— Ну, благо, хоть научились использовать его в образовательных целях, — вздыхает классуха.

— Матильда Германовна, а правда, что «Тёмные аллеи» были запрещены в СССР?

— Да, Полиночка. Причиной тому послужило «фривольное содержание» данного произведения. К нему-то мы и переходим, драгоценные мои. Сейчас узнаем, кто читал литературу, рекомендованную на лето.

Подопечные стонут.

— Где Джугели? — спрашиваю у Паши.

Её место пустует с самого начала урока. Заметила ли Шац? По списку она не проходилась, потому что у нас уже была перекличка на русском.

— Без понятия. Может, сбежала? — предполагает он, пожимая плечом.

— Стул кто раскрутил? — интересуюсь, типа между прочим.

— Петрос.

Спирохема тупая. Отгребёт.

— Это была идея Ковалёвой.

— Дура.

— Вообще, девчонка держится достойно. Бойкот, массовый игнор, жёсткая травля в соцсетях, издевательства и оскорбления, а ей всё по боку. Злится и, стопудово, месть уже готовит. Видел её лицо сегодня?

Киваю.

Видел.

С такой ненавистью на протянутую руку посмотрела.

Оно и ясно. Контры с коллективом у неё из-за меня.

— Пройдёмся по всем пунктам плана. Открываем тетрадь, записываем число и тему, — голос Шац становится громче. Это, своего рода, предупреждение, что мы ей мешаем. — Рассказ «Тёмные аллеи» Ивана Алексеевича Бунина.

— Можно сократить И. А.?

— Свободный, Иа — это персонаж из Винни-Пуха.

По классу проносится волна смеха.

— Не надо так делать, ради Бога! Потом сами в своих каракулях не разберётесь. Что за привычка всё сокращать?

— Так они и читают также, — бубнит Филатова, — по диагонали, краткое содержание, в лучшем случае.

— Экономия времени и сил, — отзывается Свободный.

— Прямой путь к деградации.

— Разговоры! Пишем, пункт первый. Главные герои. Ромасенко, кто?

— Не шарю, не читал.

— Приходько?

— Не знаю.

— Котов?

Глеб тоже молчит.

— Вы издеваетесь, товарищи выпускники?

— Главные герои рассказа: бывший военный Николай Алексеевич и хозяйка гостевой избы, Надежда, — цокая языком, отвечает Полина-ака-в каждой-бочке-затычка.

— Верно. Записываем. Абрамов, ку-ку!

Достаю тетрадь, но не открываю.

— Кто может пересказать сюжетную линию? Может быть, Зайцева, выбравшая литературу для сдачи ЕГЭ?

— Та блин…

— Жвачку выплюнь.

— Всё. Проглотила.

— Ох уж эта привычка глотать, — не могу не потроллить.

Пацаны ржут.

— Пошёл в жопу, Марсель, — типа возмутившись, швыряет в меня учебник литературы.

Макс отпускает очередную пошлятскую шутку на эту тему, но Матильда снова стучит по столу, громко призывая класс к порядку.

— Мы слушаем, Женя. Успокоились!

— Козлы, — рыжая поворачивается к Шац. — Так. На чём я остановилась?

— Ты ещё не начала.

— Угу. Значит… Эм-м-м. В один из вечеров чувак-старпёр прибывает на своей бричке в ночлежку. Там его принимает и встречает Надежда, хозяйка дома. Короче, в процессе диалога эти двое узнают друг друга. Оказывается, опачки, что наш Николя мутил с этой тёткой тридцать лет назад.

— У-у-у.

— Он её кинул? — Ковалёва отвлекается от телефона и смотрит на подругу.

— Да, прикинь? Он типа богатый был и женатый, а она бедная.

— Проза жизни. Поматросил и бросил.

— Абрамов!

— Ну а чё, получается, что так. Какие мужики уроды всё-таки, — подытоживает Вика, разглядывая ногти.

— Надька не смогла его забыть. Всю жизнь любила, ни с кем больше так и не смэчилась, — продолжает повествование Зайцева.

— Бедненькая. Надеюсь, Вселенная его наказала?

— Да.

— Ему жена рога наставила, вы в курсе?

— И сын негодяем вырос.

— Ой, батюшки! — Матильда резко хватается за сердце, глядя куда-то за наши спины.

— Твою маму…

Филатова вскрикивает.

— Офигеть!

— Вот рихнутая на всю голову!

Становится шумно. Пацаны и девчонки бесперебойно галдят. Шац подрывается со стула и мамонтом бежит к окну.

— Господи! Ох, ох! — встревоженно частит междометиями.

Да я и сам, когда вижу новенькую, шагающую за стеклом по парапету, такое существительное вслух выдаю…

— Абрамов! Ну-ка не выражаться мне здесь!

Встаём со своих мест.

— Джугели возомнила себя человеком-пауком?

— Щас как шандарахнется об асфальт, паук.

— Второй этаж.

— И чё? Этого достаточно для того, чтобы навсегда остаться овощем.

— Треш!