Запрет на любовь. Книга 2. Второе дыхание

И еще прости меня за последнее письмо, в котором было чересчур много жалоб. Я горжусь тем, что воюю за свою страну. Поверь, это действительно так. Но иногда мне действительно горько видеть, как относятся к моим людям даже механики на аэродроме. Белые механики.

Немцы выказывают нам гораздо больше уважения. И местные женщины охотно встречаются с ребятами из моего полка. Представляешь, один из моих офицеров даже обратился ко мне за разрешением жениться на девушке из Мюнхена. На белой девушке. Похоже, ни ее саму, ни ее семью нисколько не беспокоит его цвет кожи. Может, такое отношение характерно только для немцев. С другой стороны, я слышал, что все обернулось бы совсем по-другому, если бы капитан Джонсон оказался евреем.

Я не понимаю таких вещей. Я не понимаю, почему люди всегда стремятся найти препятствия – не расу, так религию. Я не понимаю, почему им больше нравится замечать разницу, чем искать сходство. Ведь мы все так похожи.

Мы все хотим, чтобы нас любили.

И это, наверное, самое главное.

Мне стыдно в этом признаваться, но я очень устал и мечтаю только об одном – вернуться домой.

Твой друг,

Уолтер

18 марта 1945 года

Милый Уолт!

Я тоже очень хочу, чтобы ты поскорее вернулся домой.

Кстати, во мне есть одна четвертинка немецкой крови – наследство от мамы.

И мне совершенно наплевать, кто ты – буддист, мусульманин или католик, а может, язычник, или еврей, или баптист…

Да, так ведь ты и есть баптист. И что это меняет? Ровно ничего. Мы с Джолли каждое воскресенье ходим в баптистскую церковь, потому что она тоже баптистка. И потому что музыка в ней гораздо лучше, чем в унитарианской. И люди добрее и приветливее. Это хорошая церковь, радостная церковь. В ней славят Господа и молятся о мире и гармонии.

Я хочу, чтобы моя свадьба состоялась именно в этой церкви. И, надеюсь, уже скоро.

С любовью,

Дот

17 апреля 1945 года

Милая Дот!

У нас тут поговаривают, что русские уже подошли к Берлину. Дни рейха сочтены. Я каждый день молюсь, чтобы эта война поскорее закончилась.

Передо мной лежит твое письмо, написанное 18 марта. До него ты написала мне сотню писем и после него – уже три, но должен признаться, что я постоянно перечитываю именно это, самое коротенькое. Скоро в нем нельзя будет разобрать ни слова.

Иногда мне кажется, что смысл совершенно ясен. А иногда я думаю, что ты, возможно, просто шутила и я не должен воспринимать все всерьез.

Но потом я вспоминаю, как приходил к тебе в больницу. И как ты смотрела на меня.