Голова, как звездолет, черт знает куда улетает. Раскручивается в темноте, словно юла. И мне вдруг начинает казаться, что я не просто копаюсь в мыслях Чарушиной. Я будто слышу ее голос.
Я, конечно, сразу же понимаю, о чем речь. Все события той ночи яркими вспышками в памяти проносятся. Воспоминания вштыривают паранормально. Я будто вновь в том баре оказываюсь.
Снова первый раз целую Маринку. Снова первый раз касаюсь ее плоти. Снова первый раз ее пробую. Снова первый раз наблюдаю за тем, как красиво она отдается удовольствию.
Желудок скручивает. От него раскидывает по всему телу лютые вибрации.
Сердце грохочет. За минуту бешеный максимум выдает. А этих минут не одна ведь.
Сука… Сука, пиздец…
Одного никак не пойму… Почему она изменила стиль письма? Почему не пишет больше «Даня Шатохин»? Почему кажется, будто обращается конкретно ко мне?
Че за бред, блядь?
На этой записи мне становится нереально плохо. Ощущение, что все внутренности, на хрен, на воздух взлетают. Раскидывает меня пульсирующими комками боли.
Захлопываю гребаный дневник. Решаю, что на этом все. Дальше не в состоянии читать. Да и зачем?! Это просто бабская муть – записывать в красивую тетрадочку всякого рода ебанутый пафос!
Медленно перевожу дыхание.
И дальше… Сую свой нос в розовые сопли восемнадцатилетки.
После этой записи я подвисаю, как самый первый пентиум на вывозе невыполнимой для его системы задачи. Наверное, это хорошо. Есть что-то такое, что я не хочу понимать.
Сердце продолжает бахать, а я вдруг ухмыляюсь. Мотнув подбородком, откидываю голову назад. Непонятный звук издаю. Смеюсь, что ли? Багровею, когда случайно отражение своей рожи в зеркале ловлю.
Похрен.