Запрет на тебя

– Ну, тут в любом случае нужно обсуждать. И лучше с глазу на глаз. Озвучь все важные для себя нюансы. Спроси, чего он хочет от этой жизни, – серьезно рассуждает Тёма. – Думаю, вы бы могли сойтись.

За столом тема меняется, уходит далеко от Дани Шатохина. Но я-то и без их разговоров – словно пробудившийся вулкан. Изредка вставляя емкие комментарии в общий разговор, тайком копаюсь в соцсети. У Дани никаких обновлений нет, а вот у Сашки Георгиева две сторис. Отключаю звук, чтобы просмотреть. Никого знакомого в кадре не обнаруживаю. Сердце зря превентивно сжималось. Расширяясь обратно, за пределы нормы выходит. Успокоиться бы, но зрение уже цепляет название бара.

Черти включаются в работу. Пальцы под их дудки пляшут.

Мариша Чарушина: Никит, привет! Хочу гулять! Едешь со мной?

НИКИТА BEST ОРОС: Привет, чаровница! Даже не спрошу куда. Мой ответ для тебя всегда «ДА»!

Мариша Чарушина: Супер! Минут через сорок будешь у меня?

НИКИТА BEST ОРОС: Вылетаю!

«Между нами ничего нет!», – повторяю себе слова Шатохина, пока собираюсь.

Снова и снова, пока от злости не высыхают слезы.

«Малолетка долбаная…»

«Присоска, блядь…»

«Отъебись от меня…»

«Поиграли, и хватит…»

Я никогда не желала Дане зла. Никогда не хотела его ранить. Но сейчас… Если он считает, что это игра, то пусть будет шутер[10]. И на новом уровне, сгорая от боли, я готова его уничтожить.

36

Это я с тобой закончила...

© Марина Чарушина

Шатохин оборачивается и замирает взглядом на дверном проеме. Там стоим мы.

Я. Три мои ипостаси – моя боль, мой гнев, мой страх. И Никита.

Одного короткого зрительного контакта достаточно, чтобы понять: Даниил тоже в худшем своем обличии. От него исходит такая темная аура, что я, вместе со всеми своими ипостасями, в ужас прихожу. Словно не в бар ступила, а в самый настоящий ад. Развернуться бы, пока не поздно, и бежать, ведь голос не до конца почившего разума нашептывает: я либо отсюда вообще не выйду, либо выйду уже другой.

Если раньше Даня меня просто отталкивал, то сейчас своим взглядом он меня убивает. Я содрогаюсь и промазываю, а вот с его стороны все снаряды успешно достигают цели. Беспорядочно решетят мое тело. Что-то проходит насквозь, что-то застревает в воспаленной плоти, но большая часть, оставляя после себя кровоточащие раны, тяжелым свинцом опадает в низ живота.

Именно так я себя ощущаю, когда замечаю сидящую верхом на Шатохине девушку. Точнее, только ее светлую макушку, потому что пока он вывернул шею, чтобы оглянуться назад, она продолжает покрывать поцелуями его обнаженные, отливающие в странном золотистом свечении ламп бронзой, плечи. Черная рубашка Дани, судя по всему, давным-давно расстегнута и, вероятнее всего, скоро будет совсем сброшена.

Георгиева с ними за столом нет. Никого нет.

Да, я предполагала, что Шатохин может быть с девкой. Но, Господь Вседержитель, своими глазами я никогда не видела его в деле. Новый взрыв боли рвет с такой силой, что попросту лишает меня возможности функционировать.

– Давай займем столик у стены, – выдыхает мне на ухо Никита.

Когда я машинально киваю, подцепляет под локоть и увлекает в нужном направлении.

«Не смотри… Не смотри… Не смотри…», – приказываю себе я.

И продолжаю смотреть. Ни на секунду не разрываю зрительный контакт с Даней, хоть и все внутри меня, по мере приближения, будто током перебивает. В черных задурманенных омутах его глаз такой огонь бушует, что хватит не только на меня и этот гребаный бар, но и на весь мир.

«Быть катастрофе, Марина... Охуенной катастрофе…», – звучит вдруг в голове одно из первых предупреждений Шатохина.

Вот, похоже, мы и добрались. Жаль, что это вовсе не то, что себе рисовала я.

Задыхаюсь первым реальным осознанием, что нашей с Даней истории пришел конец. Больше точно ничего не будет. Мне противно. После других я им брезгую. Настолько, что от одной мысли, чтобы быть вместе, тошнота подкатывает.

Сердце бешено топит. Словно не одно оно у меня за грудиной, а десятки. Может, даже сотни. От их расстроенных мощнейших ударов меня всю колотит. Зверски трясет изнутри. Какие-то новые силы во мне порождает. Гнев воскресает первым. А за ним, конечно, боль и страх. То, с чем я эту неделю ем, сплю, молюсь… Последнее – очевидное отчаяние. Духовная в том потребность или интуитивное желание быть, как любимая всеми Лиза – трудно сказать. Не знаю и того, насколько хорошо это работает, учитывая, что после я мысленно заряжаю винтовку и прихожу в бар.

Горю, глядя в глаза Шатохину… Неистово горю. Но чтобы разорвать зрительный контакт, приходится задействовать колоссальные резервные силы. И даже они по факту не справляются. Отвернуться приходится, лишь когда теряется физическая возможность – мы минуем его столик.

Смотрю на Никиту и, прежде чем занять предложенное место, прижимаюсь губами к его губам.