Запретная королева

Его теплая улыбка и взгляд красноречиво говорили мне о том, что он рад меня видеть. Несколько часов, проведенных порознь, казались нам вечностью. Мы никогда надолго не расставались.

Я замедлила шаг, ожидая, когда Оуэн ко мне приблизится. Никаких проявлений слабости. Никаких вступлений. Никаких предупреждений. Инициатива в этом браке, со всеми его восторгами и непредвиденными угрозами, исходила исключительно от меня. И теперь я положу конец несчастьям.

– Я отпускаю вас, – решительно сказала я. – Отправляйтесь домой. Поезжайте обратно в Уэльс.

Оуэн остановился как вкопанный, словно получил тяжелый удар боевой булавой.

– Екатерина?

Мое заявление повергло его в шок. На лице моего мужа застыло непонимание; он шагнул было ко мне, но я торопливо отступила.

– Насчет денег я распорядилась. Насчет коня – тоже. Возьмите с собой эскорт. – Я боялась прикоснуться к Оуэну. И боялась позволить ему прикоснуться ко мне, ведь тогда моя решимость, скорее всего, растает и я просто упаду к его ногам. – Если из-за меня вас убьют, я просто не смогу жить, зная, что вас больше нет на этом свете. Я не хочу видеть вас здесь. – Слова срывались с моих губ непроизвольно, не встречая возражений. – Я не могу смотреть, как вас пытаются убить. И не хочу чувствовать вину, если с вами что-нибудь случится. Поэтому я освобождаю вас от обязательств по отношению ко мне.

– Что вы говорите?

Я гордо расправила плечи, словно выступала перед Королевским советом.

– Я хочу расторгнуть наш брак, Оуэн. Хочу, чтобы вы покинули Хартфорд и нашли убежище в Уэльсе. Я не позволю вам здесь оставаться, подвергая свою жизнь постоянной опасности. – Несмотря на страдания, разрывавшие мне сердце, я еще никогда не говорила так твердо и решительно. Как самая что ни на есть вдовствующая королева Англии. – Я приказываю вам уехать.

Оуэн как будто окаменел. Его руки безвольно повисли, лицо покрылось восковой бледностью, темные, как обсидиан, глаза потускнели. Когда он заговорил, его голос звучал так же бесстрастно, как и мой.

– Так вы меня отсылаете? Я по-прежнему ваш слуга, которого можно прогнать из прихоти? – Эти слова ударили меня больно, будто хлыст. – Выходит, наша любовь ничего для вас не значит?

Но я не сдавалась:

– Она значит для меня все. Потому-то вы и должны уехать – ради себя. И ради меня. Я даже мысленно не допускаю возможности, что мы с вами не будем дышать одним и тем же воздухом, чувствовать кожей тепло солнечных лучей. Неужели вы не понимаете? Неужели не согласны, что все должно быть именно так?

– Я слышу ваши слова. Боже правый, женщина! И вы приняли это решение самостоятельно, не спросив у меня? – В зловещем спокойствии его голоса я различила гневное рычание.

– Да, – поспешно ответила я, не позволяя себе заколебаться.

– А если я не соглашусь?

– Вы должны. Телесно мы окажемся порознь, зато будем вместе духовно; при этом я буду знать, что с вами все хорошо, вы находитесь в безопасности и проживете столько, сколько отмерил вам Господь.

Мое сердце разбивалось на осколки, но я хорошо отрепетировала свою речь. За то время, что мы не виделись с Оуэном, – с минуты пробуждения и до завтрака, – я успевала по нему соскучиться. Что же будет со мной, если мы расстанемся навсегда? Понимая, что теряю над собой контроль, а Оуэн вот-вот взорвется вспышкой ярости, будто гепард, у которого хотят отнять добычу, я торопливо отвернулась.

– Я приняла решение. Уезжайте в Уэльс – там вы обретете покой и защиту.

После этих слов я направилась к лестнице, поднялась по ней и, войдя в свою комнату, намеренно тихо закрыла за собой дверь, сдержав желание хлопнуть ею так, чтобы грохот разнесся по всему замку.

Оуэн не пошел за мной. Он не видел слез, которые потоком лились по моим щекам и оставляли темные следы на бархате корсажа. Не видел, как я стояла, прислонившись спиной к двери и прижав к ней ладони, как будто нуждалась в опоре. Не видел, как я вытерла слезы, твердо решив больше никогда не плакать, потому что слезами горю не поможешь, а затем опустилась на колени и бессильно уткнулась лицом в покрывало на своей постели.

Что я наделала? Как я могла разрубить пополам свое сердце? Хуже того: как я могла обречь Оуэна на муки, которые испытывала сама, когда каждый вдох без него причинял мне страдания? Это было немыслимо; я об этом совершенно не подумала.

Но потом, как и следовало ожидать, доводы холодного разума вернулись. А с ними вернулась и моя убежденность в собственной правоте. Я буду жить одна. Я отошлю Оуэна, если это сможет спасти ему жизнь. Я проведу остаток жизни в одиночестве, если это защитит его – мою любовь, мою жизнь – от гнева Глостера. Я сделаю это, отрекусь от Оуэна из чувства преданной любви к нему.

Это было верное решение.

Но почему же тогда так тяжело у меня на душе?