Запретная любовь

Последние дни этой любви на один сезон оказались для Бехлюля началом периода, когда его чувства ещё не прояснились до такой степени, чтобы ясно понять, что он начал испытывать скуку в любви, но он невольно находил изъяны, в которых можно было обвинить любимую женщину, мечты, украшавшие её в начале любви, теперь поблёкли, а причины, когда-то придуманные для любви, постепенно становились причинами не любить. В глазах Бехлюля Бихтер была всё той же изысканной и избранной женщиной. В том, как она одевалась, говорила, сидела, раскрывала веер, прикрепляла вуаль, одним взмахом пальцев придавала волосам форму, менявшую выражение лица, вскидывала брови с улыбкой, образовывавшей маленькую ямочку в уголке губ, превращала обычные слова в прекрасные стихи, в тысяче прелестей, состоявших из таких мелочей, сохранялось то же воздействие, которое появилось, когда он впервые увидел её. Он знал, что никогда не перестанет желать этой женщины. Но лёгкость, с которой возникла и продолжалась эта любовь, удобство безопасного, без происшествий и шума занятия любовью оставляло столько долгих свободных часов в полноте этого блаженства, что он находил время подумать.

Замечая, что иногда думает про себя, он вздрагивал и не хотел думать. Если в любви замолчит сердце и начнёт говорить разум, эта любовь похожа на больного ребёнка, в жилах которого вместо чистой крови текут ядовитые лекарства. Он не позволял себе думать, чтобы не пускать ядовитые лекарства в вены драгоценного больного ребёнка.

Сколько раз в раздумьях он винил Бихтер за лёгкость, с которой возникла и продолжалась эта любовь. Он считал непростительной виной то падение, которое однажды вечером произошло в его комнате в самый неожиданный момент из-за двух опасных слов, которые он осмелился сказать. Бихтер даже не дала Бехлюлю времени применить его умение. Растерянный подобно артисту, которому апплодируют прежде, чем тот успел показать своё искусство на сцене, он обнаружил Бихтер в своих объятиях. Женщина, которая досталась ему так легко, продолжала отдавать свою любовь с той же лёгкостью. Даже краткий период душевных страданий, последовавший за первым падением, казался Бехлюлю плохо поставленной комедией, которая оборвалась, когда вдруг опустился занавес. С тех пор Бихтер будто вовсе не чувствовала порочности и постыдности этой любви. Но сейчас Бехлюль чувствовал эту порочность и постыдность. Сколько раз держа её в объятиях, он вздрагивал и испытывал желание сказать: «Неужели Вы не чувствуете, что эта любовь является чем-то грязным!» Он прощал себя и причины, которые он находил, чтобы простить себя, становились поводом ещё больше винить Бихтер. Женщина, которая пришла и взяла его, продолжала это делать, а себя он невинно видел безгрешным орудием убийства в её руках.

Пока его разум был занят исследованием ответственности этой запретной любви, он вдруг отвлекался и находил фразу, чтобы защитить свою любовь от своих мыслей:

— Мужчины! — говорил он. — Они никогда не довольны и если не хотят больше любить, то ищут как унизить бедных женщин, взвалить на них вину за отсутствие любви после того, как находят способ возложить на них вину за падение и скуку.

Между тем не любить Бихтер казалось ему непоправимым уроном. Он сравнивал эту женщину с прекрасным любовным нектаром, который будет продолжать пить даже после того, как насытился. Он был уверен, что захочет её в ту минуту, когда потеряет. Бехлюль был похож на больного врача, который измеряет собственный пульс. Но болезнь продолжалась как тайное извержение глубокого вулкана.

Даже в Фирдевс Ханым он находил повод для унижения Бихтер. Эта женщина, когда-то являвшаяся самым ярким лицом светской жизни Стамбула, теперь казалась Бехлюлю такой странной, именно отвратительно странной с её нелепым безумным стремлением оставаться привлекательной, что весь блеск жизни команды Мелих Бея как будто окутывали облака солнечного затмения, тени которых скрывали именно лицо Бихтер на неясном горизонте вдали. Мать казалась следующей страницей для дочери. Он неотсупно представлял, как она тоже сжимала руку ребёнка с только что пробившимися усами, когда сидела в кресле и давала отдых ноющим коленям. Эти странные образы и нелепые платья, которые появились из идей некогда отменного, а затем постепенно угасавшего, чувства вкуса Фирдевс Ханым, были такими странными огорчениями обанкротившейся молодости, что хотелось плакать, глядя на это, как на комедию. Бехлюль видел смотревшие на него глаза женщины, несомненно стиснувшей зубы, чтобы не кричать от боли в колениях, приподнявшейся на подушках, с крашеными светло-русыми волосами, в странном чёрно-красном платье с накидкой, оставлявшей открытыми её дряблые руки и находил такое сходство с глазами Бихтер, что не мог удержаться от того, чтобы не видеть Бихтер в возрасте за пятьдесят с таким же бесвкусно накрашенным лицом.