Запретная правда о русских: два народа

Точно так же купец, солдат и все чаще и чаще даже крестьянин учатся самым что ни на есть европейским реалиям. Учатся и использовать их, жить в них, называть их словами, которых до того времени не было в языке русских туземцев.

Бабушка Лескова могла себе позволить не выговаривать слова «офицер». Но солдат произносил это слово вполне четко, как и «документ». Его отец и брат, оставшиеся в деревне, произносили «тугамен» – но не солдат и не унтер-офицер.

Мораль: граница между туземной и европейской Россией проходила не только между людьми… Она проходила через сознание отдельных людей – даже тех, кто вроде бы вполне однозначно принадлежит к одному из народов.

Интеллигенция XIX века ничуть не меньше несет в себе, в глубине своих умов и душ туземную Россию. Кричит о «безначалье народа» и лезет к народу в самозваные начальники, ругает за дикость и исповедует прогресс… Но постоянно в умах самих интеллигентов всплывают реалии, которые вообще не имеют никакого отношения к Европейской России.

Тот же «Утес» написан с таким ощущением «крови и почвы», с таким острым переживанием языческих традиций, что об этом можно написать целую специальную работу. Или когда народовольцы, враги официальной церкви, венчаются не по православному, а создавая свой, и тоже языческий обряд. По этому обряду молодые весной обходят, с зажженными свечками в руках, вокруг березы, а потом вокруг дуба.

Такой обряд был распространен в среде народников, и немало людей венчались по языческому обряду… в середине – конце XIX века. В их числе, кстати говоря, и Ленин с Крупской.

Откуда-то из глубин «коллективного бессознательного» городских образованных людей всплывают образы и обряды русского, славянского язычества.

Ассимиляция

По мнению товарища М. Горького, национальное лицо русского барина – это «лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причем переводчик был беззаботен и малограмотен» [118. С. 407–408]. Это глубоко несправедливо.

Ко временам Горького умные туземцы уже сто лет как учились у европейцев… Но и умные европейцы не гнушались учиться у туземцев, очень многое брали от них.

Весь XIX век все усиливается взаимное влияние – именно что «взаимное»! Не только европейцев на туземцев, но и туземцев на европейцев.

Киплинг рассказывает об англичанах, которые легко используют «туземные» индусские словечки.

– Пагал ты такой! – кричит мама сыну.

– Не надо быть сарвари… – говорит один чиновник другому, и они понимают друг друга.

Британцы не становятся индусами оттого, что хорошо знают Индию, могут говорить на местных языках и приспособились к климату. Но знание Индии очень их обогащает и сильно меняет их сознание.

Британцы могут признать моральное превосходство туземцев – как это делает все тот же Киплинг в своей «Лиспет» [119], но им очень трудно выработать нечто общее. Этнические британцы, как бы хорошо они ни знали и как бы ни любили Индию, не становятся одним из ее народов. А русские европейцы – один из народов России… По крайней мере к середине XIX века это так.

Много написано о том, как происходило слияние культуры варваров, завоевавших Римскую империю, и римской культуры. На это потребовалось несколько веков, но наступает момент, когда слились римская, городская и книжная, культура с культурой завоевателей-варваров. Показатель этого сам по себе довольно мрачный: процессы над ведьмами.

И раньше простой народ верил в ведьм – но в них не верил книжник, ученый, церковник. Когда к Григорию Турскому привели «ведьму» – пусть епископ расправится с ней! – Григорий отнесся очень сочувственно к избитой девушке и велел немедленно ее отпустить:

– Что вы придумали, негодные?! Я, епископ вашего города Тура, доктор богословия, и то не могу летать на метле! А вы придумали, будто глупая баба это может?!

К XV веку и книжные люди верят так же, как простолюдины. Для ученого монаха, для епископа или графа ведьма становится реальностью, и эти ученые люди пишут даже специальные трактаты, как выявлять, пытать и сжигать ведьм.

Русские европейцы не стали туземцами, не слились с ними в один народ… Но заимствовали много чего. Например, они стали брать с собой горсть русской земли, когда выезжали на чужбину. Хороня Шаляпина в Париже, русская эмиграция – интеллектуальный цвет народа – сыпет в могилу русскую землю, совершает древний, и тоже языческий, обряд.

Какой уж тут текст, слепо переведенный с французского…

Найденный выход

Один из парадоксов русской истории: европеизированный слой не хочет завершения модернизации: тогда он потеряет свою власть.

Другой, не менее важный такой же судьбоносный парадокс: очень многие русские европейцы хотели бы привести Россию не в реальную капиталистическую Европу XIX века, а в некое умозрительное состояние. Такое, чтобы все было и «как в Европе», и в то же время оставалось бы… как в России. Как у туземцев. В какой-то степени они и мыслят, как туземцы, потому что туземная Россия живет в их сознании.