Запретная зона

— Чего мне с ним ладить-то? Он сам по себе, а мы — сами.

— Вы, что же, ничего о нем не знаете?

— Почему не знаю-то? Знаю. Демобилизовался, в Москве на работу устроился.

— Куда?

— Шоферит где-то. Заезжал пару раз на машине.

— На своей?

— Тю! На своей… На рефрижераторе. Побыл десять минут и умотал.

— Когда это было?

— Один раз летом, в последний раз — с месяц тому.

Галина Тимофеевна то и дело презрительно усмехалась, говоря о брате. Было очевидно, что между ними произошла серьезная размолвка. Предложив незваному гостю табуретку, сама, однако, не садилась, нависала над Арнольдовым, обмахиваясь несвежим кухонным полотенцем.

— Он женат?

— Не докладывал.

— Адрес и телефон у вас есть?

— Адреса и телефона у него у самого нету. Раньше где-то Текстильщиках в общаге жил, потом стал квартиру снимать, разбогател, поди. Чужие мы с ним.

— Почему так, если не секрет?

Пена приподняла крышку кастрюли, жидкость с шипением полилась на плиту. Галина Тимофеевна быстро сняла крышку, попробовала борщ, дунув на ложку.

— Трудно сказать, — заговорила она, не поворачиваясь. — Жестокий он человек. Может, колония на него так повлияла…

— Колония?

— Он после училища зэков охранял, в зоне начальником охраны служил.

— Где?

— Где-то под Брянском или в самом Брянске… А из Афгана приехал — вообще зверюгой стал. Мужа моего избил.

— За что?

— За то, что тот слабее его оказался, вот за что! Что не сидел, не воевал. Он считает, что мы все — и я, и родители его — дерьмо соба… извините, это он так сам однажды выразился. Мы по его земле ходим, в его доме живем, его воздухом дышим. Да и не живем — небо коптим. Молчит, молчит, а как заговорит — мурашки по телу. Взглядом словно убить хочет. — Она вдруг неожиданно всхлипнула, промокнула полотенцем слезу. — А что мы ему плохого сделали-то? Не помогали, так нам самим впору помогать было, на одну пенсию родительскую вшестером… Его, небось, в училище кормили, обували, одевали, потом в армии тоже… Это он должен был старикам помогать. Отца в гроб раньше времени уложил, за все время письма ни разу не прислал, даже на похороны отца не явился, сволочь! А ведь в Москве уже, рядом был. И знал!

— Откуда знал?

— Я ему телеграмму в общежитие самолично посылала.

— Пил?

— Лучше б пил, так хоть знали бы, с чего он такой… Нет, не пил, а смотрел иногда как бешеный.

— Может, наркотики употреблял?

— Не знаю. Не видела.

Арнольдов вынул из папки фотографию.

— Скажите, Галина Тимофеевна, это ваш брат?

Она вытерла руки, взяла двумя пальцами снимок, поднесла к окну. Потом посмотрела на Арнольдова.

— Он что, мертвый? — спросила она упавшим голосом. Арнольдов кивнул. Она заплакала беззвучно.

— Галина Тимофеевна, вам нужно поехать со мной на опознание.

— Никуда не поеду. Мне мать и детей не на кого оставить.

— Пожалуйста, позвоните мужу на работу. Мы вас отвезем и привезем, это займет совсем немного времени.

Ехать Галина Тимофеевна наотрез отказалась. Пришлось вызванивать ее мужа Дмитрия Бурдюкова, работавшего в школе учителем математики. Он оказался молчаливым, хмурым на вид человеком, целиком и полностью находившимся во власти жены…

Приступили к чтению Евангелия. Голос отца Василия отдавался под сводами; слова Христа проникали в души православных и оглашенных, допущенных к слушанию.

— …Восстанет народ на народ и царство на царство; будут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба. Прежде же всего того возложат на вас руки, и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Мое. Будет же это вам для свидетельства. Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать. Ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам…

И все же в машине Арнольдову удалось побеседовать с Бурдюковым.

— Дмитрий Николаевич, почему ваша жена так относится к своему брату? Судя по ее рассказам, он человеконенавистник какой-то. Должна же быть этому причина, как вам кажется?

Дмитрий Николаевич молчал и так долго ежился, неотрывно гладя перед собой на дорогу, что Арнольдов уже не надеялся получить ответ.