Запретная зона

Пожалуй, ни в одной африканской деревне я не чувствовал себя в большем одиночестве, чем в этом светлом зале с колоннами. Обычно я легко приспосабливаюсь к обществу, но представленный мистером Пэрди как человек, приехавший в Федерацию не ради асбеста или кукурузы, а ради приобретения знаний, я почувствовал себя неуверенно.

Я поздоровался с президентом клуба, выпил с ним. Президент начал представлять меня окружающим. Мистер Вестберг — мистер Фокс, мистер Вестберг — мистер Редберн, мистер Лоулер, мистер Хогард, мистер Вестберг — мистер Фокс… Народу было много, я совершенно запутался и в конце концов протянул руку президенту, с которым уже был знаком, и отрекомендовался: Вестберг.

В клубе собрались крупные дельцы Солсбери и служащие министерств. Мужчина, предложивший мне на аэродроме звать его Томом, спросил меня, как я поживаю.

В Родезии всегда все превосходно, и я ответил, что чувствую себя как нельзя лучше. Том рассмеялся — он так и думал!

Директор страхового общества спросил меня:

— Вы заметили какие-нибудь признаки чрезвычайного положения? Видели ли вы хоть одного солдата в Солсбери? Мои родственники пишут тревожные письма. Я отвечаю им, что у нас никогда не было так хорошо.

Объявление чрезвычайного положения — мальчишество, авантюра. Правда, газеты и политические деятели думают иначе, но многие из тех, с кем мы говорили, уверены, что молодая страна разыгрывает сейчас свой самый грандиозный спектакль. Сэру Рою Беленскому, премьер-министру Федерации, с улыбкой отводят в этом спектакле роль первого национального героя после Сесиля Родса. Прямодушный шахтовладелец из области Шабани хлопнул меня по спине:

— A-а, вы пишете! Передайте, что здесь все спокойно. Нельзя чувствовать себя в большей безопасности даже в запертом гардеробе.

Его смех прозвучал бы загадочно, если бы не был таким громким.

Вокруг меня говорили о Джоне Стоунхаузе, члене английского парламента, которого несколько дней назад выдворили из страны. Сэру Рою нанесла визит депутация белых, готовая вывалять Стоунхауза в дегте и перьях; а поскольку полиция была занята другим — она усмиряла интеллигенцию и африканских политических деятелей, премьер-министр не мог гарантировать члену парламента безопасность. На рассвете Стоунхауза спешно вывезли на самолете, чтобы на него не могли напасть.

Среди посетителей клуба были люди двух типов. Некоторые, казалось, прибыли прямо из лондонского Сити — узкие жилеты, черные сюртуки, прямые усики. Это были закаленные управляющие, для которых в любом уголке мира — климат Итона и Хэрроу. Другие были южноафриканского типа: белые рубашки с рукавами, подхваченными резинками, яркие шелковые галстуки, мягкий диалект, близкий кокни[2]. Некоторые из них — худые, угловатые, со взъерошенными рыжими волосами. Они хохотали над своими собственными шутками, не очень понятными окружающим.

Какой-то человек произнес речь о необходимости радиорекламы. Потом приветствовали гостей из братских клубов Южно-Африканского Союза, высчитали процент присутствующих, а затем эти люди — люди одной расы, одних политических убеждений и одного общественного положения — с удовлетворением отметили, что у них много общего.

Получив несколько нужных адресов, я отправился на поиски квартиры. Мы хотели поселиться там, где могли бы делать все, что нам вздумается, и общаться с кем хотим. Прочитав столько брошюр для эмигрантов, мы думали, что это будет легко. Мы хотели снять дом на полгода. Агенты ничего не могли предложить на такой короткий срок. Тогда мы решили действовать иначе.

После обеда мы отправились домой, на ферму, в автомобиле Дженнифер. Ферма находилась в нескольких милях от города. Вдоль дороги тянулись длинные желтые бараки. В них поселились эмигранты: чтобы скопить деньги на приобретение дома в Европе, здесь они живут в тесноте. Потом мы ехали мимо гигантской фабрики искусственных удобрений, мимо ферм европейцев. Поля фермы, носящей название «Счастливой» — «Fortune Farm», выглядели неприглядно: табак прибило градом, листья кукурузы пожелтели и поникли.

Когда мы приехали домой, миссис Пэрди шила. Повар испек к чаю лимонное печенье. Нам подали его с ежевичным вареньем. В саду вдоль дорожек росли кусты ежевики с синевато-коричневыми и приторно сладкими ягодами. Хозяйка показала нам альбом с этюдами, написанными акварелью. Этюды, сделанные ее матерью, изображали Шотландию девяностых годов, приход, где жила их семья. Мы спросили хозяйку, не хочется ли ей вернуться к этим постоялым дворам, замкам, стадам овец, вересковым пустошам и паркам. Нет, все это было очень давно, люди все изменили, так что сейчас трудно что-нибудь узнать.