Запретная зона

Во всем этом не было ничего экзотического, ничего от красочности и сутолоки городов Нигерии. Часто в этом было что-то трагическое и волнующее; забыть о своей принадлежности к белым здесь было труднее чем в центральной части Западной Африки. Но пребывание здесь наполняло душу покоем и счастьем, как бывает, когда исполняется какое-нибудь заветное желание.

Мы бродили по локации в один из последних дней без — разрешения. Мы не встретили ни одного белого Мы видели человека, красившего стену дома — Конгресс призывал население самим заниматься улучшением своих лачуг. Встретили девушку, мечтавшую о революции, и девушку, читавшую книжку «Как произносить речи». Одна из них каждый вечер была королевой рок-н-ролла в Харари, а каждое утро, одетая в платье служанки, ездила в дома белых и одевала детей; вторая была самым красивым манекеном Родезии, позировала в журналах «Парейд» и «Африкэн Уикли», но никто не узнавал ее в страховом обществе, где она мыла полы.

Трое ребятишек играли в игры, сопровождаемые танцами. Они были одновременно учителями и учениками Один писал на черной доске, другой стучал по кафедре, третий произносил непонятную ученую фразу, а потом все размахивали руками. Они могли ответить на любой вопрос, только бы нашелся охотник спросить.

Мы обратили внимание на то, что люди здесь полны жизненной энергии. Мы, наверное, не заметили бы этого, если бы не ощущали ее недостатка в себе.

Возле одного дома сидел мужчина, полузакрыв глаза.

— Ты не можешь остановить нас, бормотал он, покачиваясь. — Попробуй, если хочешь! Скоро, скоро мы перережем тебе горло. Мы убьем полицейских. Мы вольем в ваши глотки яд.

— Успокойся! — сказал Джошуа, который был с нами, — ведь ты же порядочный человек, не желающий людям зла. Что о тебе подумают?

— Я вовсе не порядочный человек. Я перережу телефонные провода.

Джошуа увел его в дом.

— Вы знаете, что написано на ковре у него в комнате? — спросил он нас, выйдя из дому. — «Иисус — молчаливый свидетель всех разговоров».

— Да, если бы его подслушал кто-нибудь из шпиков уголовной полиции, — сказал я, — завтра утром здесь были бы полицейские машины. А послезавтра мы прочитали бы в газетах, что революцию удалось задушить в зародыше.

— Мне надоело все это. Однажды я уже был свидетелем такой штуки.

Джошуа часто возмущался африканцами, которые вели себя недостойно. Тогда он превращался в моралиста, осуждавшего нерешительных и любителей посетовать на свою судьбу. В локациях, где жизнь была ненадежной и гнетущей, особенно для вновь прибывших, дисциплина необходима. Джошуа часто говорил молодым людям, чтобы они не работали рассыльными в конторах и слугами, а поступали бы на фабрики: там они могли сплотиться и стать организованными рабочими.

Джошуа был закоренелым националистом и в то время добрейшим и миролюбивейшим из людей. Он часто давал в своих статьях полезные советы и, если его советам следовали, то только потому, что он стоял на стороне тех, кого поучал. Он знал, что время «мудрых» советов прошло, хотя белые не уставая твердили африканцам: наберитесь терпения! Сначала воспитайте себя! Не торопитесь!

Белый, уверенный в непогрешимости прописных истин, спокойно спал в своей постели, а Африка не собиралась ждать того дня, когда он проснется, услышит шум на улице и пошлет своих слуг выдать бунтовщикам еще несколько монет свободы.

У старшего поколения разговоры об образовании, может быть, и нашли бы поддержу, но в то время никому не приходило в голову призывать к такому излишеству. У молодых националистов другое Евангелие, другая мечта о наследстве, которое им предстоит получить, мечта, за которую стоит жить и умирать. В мире есть что-то, что принадлежит только им. Мы не можем это понять.

Мечтать об Африке без тихой ночи в Харари — привилегия бессильных.

Флейта

Вечером накануне отъезда мы в последний раз побывали в Харари. Небо окрасилось в зимний шафрановый цвет, дым очагов казался на этом фоне ярко-синим. Дети плясали вокруг костров, женщины перебирали свои стеклянные бусы, портной склонился над швейной машиной и продолжал работу при свете карбидной лампочки.

В такой вечер Харари кажется родным домом, а не локацией, порожденной бесчеловечными законами. Держась за руки, прошли две девушки-подростка, впервые в своей жизни надевшие туфли на высоких каблуках. На ногах их напрягались жилы. Чтобы не потерять равновесия, они напряженно смотрели перед собой.

Нам показалось, что в доме Джошуа голо и пусто. Уют придавали дому только люди. Казалось, что в их квартиру либо въезжают, либо выезжают из нее. Правда, у них был гобелен, натянутый над кроватью. Он был привезен из Европы и когда-то украшал виллу белого, который приобрел его на распродаже имущества какого-то знатного африканца.