Запретная зона

А тогда я шел домой, тротуары были устланы лепестками тюльпанов, которые прилипали к подошвам. Казалось, будто идешь по свинцовому сурику. Когда я подходил к дому, хлынул дождь, он смял кусты гортензии, росшие у балкона. Помойка наполнилась водой. Через косой дождь с трудом пробивались африканцы на велосипедах. Собаки на этот раз не нападали на них — они попрятались в свои конуры.

— Нас выслали или мы можем еще пообедать? — спросила жена.

— Мы успеем поесть, — ответил я. — Пожалуй, им больше всего хочется, чтобы мы уехали отсюда без лишнего шума.

В комнатах стало душно, освещение было скудное — сестра хозяйки дала нам маленькую лампочку, и мы переносили ее от письменного стола к обеденному, потом к кровати. У нас не было телефона, мы вполне удовлетворялись телефоном в моей университетской комнате, но сейчас мы вдруг почувствовали себя одинокими.

У нашего дома остановился мотоцикл. Из него вышел полицейский и направился через сад. Мы переглянулись— он мог идти только к нам. Высылка?! Сердце начало биться от страха и бешенства. Мы слышали долгие звонки к соседу, но никто не открыл. Полицейский пошел обратно к калитке. На конверте в его руках было написано: «Именем ее Величества».

Обед остыл. Дождь лил сплошным потоком, как бы склеивая небо и землю. Из леса, напротив дома, выбежали две африканки. Одна, в красном платье, прилипавшем к телу, побежала вперед, другая, с зонтом, пошла сзади.

Мы вдруг заметили, как равнодушны стали к тому, что происходит в Швеции и в Европе. Сейчас там весна, почти лето, а здесь времен года нельзя различить. И все же нас не тянуло туда. Как там наши друзья? Какие вышли книги? Какие ставились спектакли? Обо всем этом мы редко говорили, хотя за границей часто испытываешь чувство страха, словно что-то теряешь навсегда.

Причина этому — не любовь к Родезии, мы покинули бы ее без сожаления. Здесь мы впервые в жизни столкнулись с работой государственного механизма, с тем, как кучка обычных, часто приятных, а нередко и полных предрассудков людей пользовалась своей властью. Мы встречались с ними, слушали сплетни, видели их за кофе, разглагольствующими о свободе других людей — словно они с удовольствием воздвигали собственные виселицы. Они властвовали над всем, кроме самих себя.

Неизбежность столкновений с событиями делает жизнь в Федерации захватывающей и интересной. В этом ее заманчивость. В молодой стране предприимчивый человек, будь то дурак или идеалист, демагог или реалист, всегда имеет редко встречающуюся возможность оставить после себя какой-то след.

Никогда раньше проблемы другой страны не волновали меня так глубоко, как здесь, в Африке. Я чувствовал себя так, как бывало в детстве, когда, заигравшись, засыпал где-нибудь на заднем дворе, а после не мог понять, что происходит. Вдруг я начал различать те вещи, те цвета, которые раньше не замечал. Теперь я занял определенную позицию, от моих сомнений и колебаний не осталось и следа. За короткое время вы здесь можете приобрести друзей на всю жизнь. Если у вас никогда раньше не было настоящих врагов, то здесь вы поймете, как сильно люди умеют ненавидеть. Раньше вам было легко сохранять хорошие отношения со многими, но вот вы делаете решительный шаг — и мир раскалывается надвое. Люди начинают относиться к вам по-другому, иногда вовсе не замечают вас; во многих домах вы больше не появляетесь. Но вы чувствуете облегчение.

Страх и равнодушие, словно путы, обвивающие вас в вашей собственной стране, здесь исчезают. Поймите разные стороны нашей проблемы! — взывали к нам в министерстве. Но ведь понимание может быть и обманчивым, когда всё понимают и поэтому всё прощают. Дойти до всепрощающего понимания — значит, впасть в детерминизм, слепо распределяющий добро и зло между людьми.

Пребывание в стране расового угнетения — тяжелое бремя для чувств. Невозможно дольше довольствоваться собственным благополучием и событиями личной жизни. Вас охватывает жажда деятельности. Но, вместо того чтобы писать, агитировать, раздавать хлеб, вы вдруг становитесь бездеятельным от охватившего вас бессилия. Вас окружают мелкие узколобые люди, тогда как время и чувство огромны и их не охватить взглядом; терпимость, переходящая в усталость, горечь, изнуряющая и доводящая до изнеможения. Ничего не сделано, все только предстоит. Впереди ждут все нерожденные, позади — все, кому пришлось умереть.

Несправедливость так велика и так осязаема, что мне кажется, будто я мог взять ее, слепить в огромный снежок и запустить в лицо виновным, если бы у них было только одно лицо. И в то же время африканским проблемам трудно придать осязаемый вид. Обычно они принимают форму избитых фраз о том, что африканцам не разрешается делать того-то и того-то. Но само по себе запрещение ходить в кино или ресторан еще не так много значит. Самое страшное — это внутренние раны. Удар хлыстом не столько повреждает кожу, сколько ранит душу.

Существование слепых расовых границ наносит людям неизлечимые раны. Мы не можем требовать, чтобы те, кто живет в таких условиях, выступали и рассуждали бы так, как мы.