Запретная зона

Россия погрязла в криминальном дерьме. Дилетантские указы «Туловища» уже не обнадеживали; появление нового Уголовного кодекса тормозилось всеми структурами; существующие процессуальные нормы парализовывали работу суда и прокуратуры; ложь об отмене телефонного права стала очевидной. Страной правила мафия на четырех криминальных уровнях: мелкие торгаши платили дань 6оевикам, прикормленным бизнесменами — уголовными баронами, подражавшими в своей деятельности Аль-Капоне, а пятьдесят процентов денежного потока расходовалось на подкуп должностных лиц — государственной мафии, в интересы которой не входило укрепление правозащитной системы. Почти все голосующие акции приватизированных предприятий (Швец предпочитал точность и знал цифру наверняка — 81 %) находились под контролем бандитских группировок, число которых в России перевалило за шесть тысяч. Они взрывали автомобили, устраивали похищения, перестрелки на улицах, захватывали заложников. (Швец бывал на секретных совещаниях в Генпрокуратуре и МВД и мог оперировать данными этих ведомств: за полгода — семьсот пять преступлений с использованием огнестрельного оружия и взрывчатых веществ, сто восемнадцать случаев захвата заложников, восемьдесят пять трупов в день.) Россия пугала цивилизованный мир, Россия сама дрожала от страха. Около двадцати группировок терроризировали Москву, их знал наперечет каждый муровец: люберецкая — «курировала» проституцию, долгопрудненская — рэкет, ингуши держали под контролем контрабанду, азербайджанцы — наркотики, чеченцы, презрев узкую специализацию, не брезговали ничем и могли убить любого за здорово живешь, ради спортивного интереса. Триста воров в законе, уходя в предание, теряли контроль над уголовным миром. Приглашение в Москву агентов ФБР было не чем иным, как дипломатическим реверансом, и с потрохами выдавало растерявшегося «милицейского министра». С организацией муниципальной милиции число банд-групп не переставало возрастать, на каждый выстрел бандиты отвечали автоматной очередью, Руководство Федеральной службы контрразведки, сохранившее в рядах обновленного ведомства около тысячи сотрудников бывшего КГБ, видело свою задачу в охране государства, уже не способного остановить процесс распада. Частное же предпринимательство регулировали правительственные мздоимцы, его сдерживала также боязнь налетчиков. Члены госмафии внедрялись во все подразделения МВД, ФСК, Прокуратуры, преступность становилась кошмаром и горем людей. Процесс превращения Россия в самое большое криминальное государство — из всех когда-либо существовавших — пошел.

Швец сидел, уставившись на подаренную одному из его предшественников чернильницу в виде Спасской башни Кремля, и неизвестно сколько просидел бы так, потеряв ощущение времени, если бы не порыв студеного осеннего ветра, ворвавшегося в разбитое окно.

В кабинет вошел Охрименко.

— Петро Иванович, — обратился он к следователю, сдерживая улыбку, — тут вам потерпевшая Найденова презент передала.

В руках дежурного Швец увидел красочную коробку и с неподдельным безразличием спросил:

— Бомба?

— Да нет, я уже проверил, — засмеялся Охрименко и извлек из коробки длинную узкую бутылку «Метаксы».

Он боялся возвращения памяти, прекрасно понимая, что живет до тех пор, пока те, кто так старательно и долго делал его сумасшедшим, уверены, что им удалось этого достичь. Он знал, что за ним следили днем и ночью. Повинуясь закону Рибо, память разрушалась на протяжении десяти лет, и лишь недавно — когда именно, он восстановить еще не мог — они выбросили его на улицу с диагнозом «антероретроградная амнезия». Это означало, что из его памяти выпали события, не только предшествовавшие болезни, но и те, которые происходили после.

Начало болезни положил он сам — тогда это был единственный шанс на спасение.

Проще было его уничтожить — в этом мире о нем давно забыли, его уже ничто не связывало с ним. Но оставались документы. Они были предусмотрительно спрятаны и грозили палачам возмездием. В психушке его продержали семь лет — старались восстановить то, что он стер во искупление вины перед человечеством. Может быть — меньше, может быть — больше, сейчас это не имело значения. Главное, что перед этим он успел предупредить: если с ним что-нибудь случится… с ним или с Сашкой…

О Хранительнице он умолчал. Все эти годы Хранительница ждала известия о смерти одного из них.

Его привели в дом, где не было знакомых, в дом, который он мучительно долго искал, едва покинув, чтобы купить себе хлеба. Он принимал соседей за умерших родственников, чужих детей за своих, никогда не рождавшихся на свет. Амнезия развивалась с хрестоматийной закономерностью: с утраты памяти на время, затем — на недавние события, позднее — на давно прошедшие. Вначале забывались факты, потом — чувства; последней разрушалась память привычек.