Запретное

Звенит звонок, и я первый вскакиваю со своего места. Когда я прохожу через многочисленные ряды учеников, мне кажется, будто они все смотрят на меня. Я вижу себя их глазами: парень, который всегда усаживается в самом конце класса, никогда не разговаривает, постоянно во время перемены сидит один на одной из лестниц на улице, сгорбившись над книгой. Парень, который не знает, как общаться с людьми, который трясет головой, когда к нему придираются в классе, и который каждый раз, когда необходимо представиться, сидит с отсутствующим видом. За эти годы они научились позволять мне просто быть. Когда я приехал сюда в самом начале, меня много пихали и толкали, но, в конце концов, им стало скучно. Иногда новый ученик пытался начать разговор. И я действительно пытался. Но когда ты можешь только выдавить из себя односложные ответы, а твой голос тебя полностью подводит, что еще тебе остается? Что им остается? С девочками еще хуже, особенно сейчас. Они стараются еще сильнее и упорнее. Некоторые даже спрашивают меня, почему я никогда не разговариваю, будто я могу на это ответить. Они флиртуют, пытаются заставить меня улыбнуться. Они хотят мне добра, но не понимают, что от одного их присутствия мне хочется умереть.

Но сегодня, к счастью, меня никто не трогает. Целое утро я ни с кем не разговариваю. В столовой я замечаю Маю: она смотрит на обычную девочку, которая болтает с ней, и закатывает глаза. Я улыбаюсь. Поглощая бесцветную картофельную запеканку, я наблюдаю за ней, как она притворяется, что слушает свою подругу Фрэнси, но продолжает, гримасничая, смотреть на меня, что вызывает у меня смех. Ее белая школьная рубашка, на несколько размеров больше, чем нужно, нависает над серой юбкой, короткой нужной длины на несколько дюймов. На ней спортивные ботинки на шнурках, потому что она потеряла свои школьные туфли. Она без носок, а большой пластырь в окружении множества синяков закрывает разодранное колено. Ее рыжие волосы достают до талии, длинные и прямые, как у Уиллы. Скулы покрывают веснушки, подчеркивая естественную бледность ее кожи. Даже когда она серьезна, в ее темно-синих глазах всегда что-то мерцает, будто она сейчас улыбнется. За последний год из симпатичной девочки она превратилась в красавицу, необычную, утонченную, лишающую спокойствия. Мальчики бесконечно заговаривают с ней — это беспокоит.

После обеда я беру свой экземпляр книги “Ромео и Джульетта”, которую на самом деле прочитал несколько лет назад, и устраиваюсь на четвертой ступеньке лестницы на улице к северу от научного корпуса, которая наименее часто используется. Вот так и накапливаются мои бесполезные часы, как и мое одиночество. Я держу книгу открытой на случай, если кто-то подойдет, но на самом деле я сейчас не в настроении перечитывать ее. Вместо этого со своего места я наблюдаю, как самолет белым прорезает темно-синее небо. Я смотрю на крошечное судно вдалеке и поражаюсь громадному расстоянию между всеми теми людьми на огромном переполненном борту и мной.

4 Мая

— Когда ты уже представишь меня ему? — печально спрашивает меня Фрэнси. Сидя на нашем обычном месте у низкой кирпичной стены, она смотрит на одинокую фигуру, сидящей, сгорбившись, на ступеньках возле научного корпуса. — У него все еще никого нет?

— Я же уже миллион раз говорила тебе: он не любит людей, — отвечаю я кратко. Я смотрю на нее. Она излучает своего рода неиссякаемую энергию, жажду жизни, которые естественно присущи экстраверту. Практически невозможно представить, что она встречается с моим братом. — Откуда ты знаешь, что вообще нравишься ему?

— Потому что он чертовски хорош! — с чувством восклицает Фрэнси.

Я качаю головой:

— Но вы оба не имеете ничего общего.

— Что ты хочешь этим сказать?

Внезапно у нее появляется обиженный вид.

— Что у него ни с кем нет ничего общего, — быстро заверяю ее я. — Он просто другой. Он… он действительно не разговаривает с людьми.

Фрэнси откидывает назад волосы.

— Ага, я слышала об этом. Неразговорчивый до ужаса. Это депрессия?

— Нет, — я тереблю прядь волос. — В прошлом году школа заставила его встретиться с консультантом, но это оказалось лишь пустой тратой времени. Дома он разговаривает. Такое происходит лишь с людьми, которых он не знает, людьми вне семьи.

— И что? Просто он стеснительный.

Я с сомнением вздыхаю.

— Это мягко сказано.

— Чего он стесняется? — спрашивает Фрэнси. — То есть, он давно смотрелся в зеркало?

— Он ведет себя так не только с девочками, — пытаюсь объяснить я. — А со всеми. Он даже не отвечает на вопросы на уроке — это своего рода фобия.

Фрэнси недоверчиво присвистывает.

— Боже, и он всегда был таким?