Запретное чтение

Мы проезжали через небольшие городки, состоящие из двух– и трехэтажных домиков, покосившихся и с облупившейся краской. Из окон свешивались простыни с прикрепленными к ним самодельными плакатами. Плакаты гласили: “Вернем Вермонт себе!”, и я вспомнила, что совсем недавно слышала по Эн-пи-ар сообщение о волне протестов, прокатившихся по штату в связи с принятием закона о гражданском браке. Они тогда передавали телефонное интервью с жителем Берлингтона[66], который, судя по голосу, был молод, энергичен и изрешечен пирсингом.

– Во всей стране, – сказал энергичный житель, – вы не найдете другого штата, в котором так мирно сосуществовали бы такие разные взгляды. Половина местных жителей крайне либеральны, а другая половина – консервативны до такой степени, что получается нечто вроде “О’кей, пускай они будут голубыми, если мне разрешат и дальше держать дома оружие”. Вот такой мирный союз противоположностей.

По правде сказать, озлобленные сгустки краски на истрепанных ветром и дождем простынях можно было принять за что угодно, но уж никак не за проявление мирного союза. И еще я вспомнила, что этот человек, у которого брали интервью, сказал, что к бамперу его машины приклеена табличка “Возьмем Вермонт сзади!”.

В ту же секунду Иэн спросил меня, что означают все эти плакаты. Я хотела было выдумать что-нибудь о борьбе с загрязнением окружающей среды, но решила, что будет лучше сказать правду. Я так долго искала повод, чтобы поговорить с Иэном на эту тему, что глупо было бы теперь не воспользоваться таким удачным случаем.

– В Вермонте хорошо жить таким людям, которые называются голубыми, – объяснила я. – Ну, это когда, например, мужчина влюблен в другого мужчину. И здесь им даже разрешается в определенном смысле вступать в брак друг с другом. Но некоторым сердитым людям это не по душе. Они-то и развешивают такие плакаты.

– Это, наверное, дома добрых христиан, – сказал Иэн.

Я оглянулась на него и увидела, что он испытывает гордость за эти самые дома добрых христиан, и еще поняла по его виду, что он считает наш разговор оконченным.

– Знаешь, – попыталась я спасти положение, – может, эти люди и в самом деле добрые христиане, но большинство христиан не вывешивают из своих окон таких плакатов. Большинство христиан считают, что люди должны быть счастливы такими, какие они есть. А авторы этих плакатов исполнены ненависти. Они совсем как нацисты. Нацисты тоже не любили гомосексуалистов и отправляли их в концентрационные лагеря вместе с евреями.

Прокрутив в голове сказанное, я сообразила, что поступила не слишком правильно, намекнув на сходство родителей Иэна с нацистами.

Иэн секунду молчал, а потом вдруг спросил:

– А вы знали, что Гитлер хотел быть художником, но не смог поступить в художественную школу и поэтому стал нацистом?

– Да, я об этом слышала.

– Представляете, если бы он поступил в художественную школу, весь мир был бы другим!

– Это лишь еще раз доказывает, – подхватила я, – что людям нужно позволять быть самими собой. Когда их лишают такой возможности, они становятся несчастными и отвратительными.

Иэн расхохотался:

– Представляете, приходите вы в музей, а экскурсовод такой: “Здесь вы видите прекрасного Моне, а там, слева от вас, – ранний Гитлер”. Вот прикольно было бы, правда?

Я не могла придумать, как бы незаметно снова вернуться к нашей теме.

– А потом вы заходите в магазин сувениров при музее, – продолжал фантазировать Иэн, – и такая: “О, взгляните на этого прекрасного Гитлера! Я повешу его у себя в спальне!” И люди носили бы футболки с Гитлером.

– Да, – согласилась я. – Это было бы куда лучше.