Запретный дневник

— Да… какой он толстый… — бормотала в ответ она, двигаясь подо мною, вдруг попросила: — Пососи, — рукой дала мне грудь и прошептала: — В меня сегодня можно.

Я постарался вобрать ее грудь в рот сколь было возможно больше. Женино разрешение спустить в нее сегодня подстегивало меня: это я любил в ебле больше всего. Наслаждение стало выгибать тело моей суженой.

— У меня скоро будет, — задыхаясь сообщила она. — Давай вместе.

— Я — еще нет, — ответил я и, чтобы сдержаться, подумал: «Москва — столица СССР».

Эта банальная фраза всегда помогала мне расхо-лодиться во время полового акта и еще хотя бы немного продлить его. Не знаю почему, но какие-то процессы возбуждения в мозгу затормаживались, стоило только произнести про себя: «Москва — столица СССР». «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся Советская земля». Впрочем, может быть, эти фразы тормозили процессы возбуждения и не только во мне, и не только во время половых актов. Но в данном случае все было нелишним, потому что жена стала кончать, а ощущение кончающей под тобой женщины всегда перевозбуждает мужчину. Наконец она разрядилась.

Мы полежали капельку не рассоединяясь. Мой член был тверд, как кусочек гранита.

— Давай ты теперь, — проговорила моя милая партнерша, устало отвернув лицо в сторону. Она как бы давала понять, что лично больше в сношении не участвует.

Я вытащил хуй и начал тыкаться им ей в промежность, как бы заново ища вход в вагину, и погружаясь в губы всего на полсантиметрика, такое движение обычно пробуждало ее. Кроме того, я по очереди начал сосать и лизать ее груди. Жена повернула голову и с неудовольствием посмотрела: она поняла, что я начал второй раунд. Но поделать ничего не могла: по ее понятиям, она обязана была дать мне кончить. И вот усилия начали приносить свои плоды: ее дыхание участилось, возбуждение, по первоначалу чисто механическое, начало одолевать ее безразличное ко всему отношение, и к тому же нельзя было сбрасывать со счетов: она меня любила.

Я знал, что во второй раз все закончится гораздо большим взрывом, чем в первый. Так и получилось: она содрогалась и извивалась всем телом, обхватив меня ногами и бешено работая пиздой. Свободной рукой она крутила и щипала мои соски, чтобы заставить меня во второй раз кончить и не дай бог не пойти по третьему кругу. (Чертовски редко, но бывало у нас и такое.) Она больше не сообщала о своем и не спрашивала о моем состоянии, издавая утробные звуки, больше похожие на рычание. Я тоже, более не вынужденный сдерживаться, отпустил, что называется, поводья и ебся во весь опор. Наконец она все тем же каким-то чужим ей, утробным голосом проговорила:

— Коля, Коля, Коля, Коля, — и стала биться в судорогах оргазма, как в эпилептическом припадке, выгибаясь мне навстречу.

Разумеется, я кончил. Какое-то время она прижималась ко мне, обнимая и не выпуская меня из себя.

Потом разомкнула руки и ноги и благодарно чмокнула в щеку. Я скатился с нее на спину, а она отвернулась на бок, натянула одеяло и мгновенно уснула, что случалось с нею после ебли практически всегда. Полежав, я встал и подошел к моей Мадонне.

Она теперь была хорошо освещена луной и светом фонарей, падавшим с улицы. Нагнувшись к ней, я попытался проникнуть взглядом под ее полуопущенные веки. И в какой-то момент мне показалось, что ее глаза блеснули лукавством.

Февраль, 25

Сегодня и случилось наконец то, что должно было произойти, что накапливалось в течение последних нескольких дней в моих отношениях с Марией: мы стали близки.

Жена с дочкой в конце недели уехали на дачу. Я остался, сославшись на работу, которую взял домой на субботу и воскресенье. Проснулся я субботним утром в постели один, и первое, что отметил: член мой был напряжен. И тут же по привычке глянул на полочку серванта, где теперь на ночь прочно обосновывается Мария; она была там.

Вскочил с постели, как был голый, а сплю я всегда голым, даже если и без жены, и приблизился к серванту. Мария стояла, как всегда, потупив глаза. Я взял ее в руки, и мне показалось, что она как-то немного съежилась. И вдруг я осознал, что она понимает, что сейчас должно произойти. В конце концов ведь она воплощала в себе опыт всех женщин. Я поцеловал ее и перенес на кровать.

Волна какой-то невероятной глубинной нежности поднялась во мне, когда я увидел ее лежащей в постели. И ощутил что-то вроде сосущей пустоты в чреслах, что всегда предшествует усиленному притоку крови; это я знаю по опыту. Однако простыня супружеской любви не устраивала меня, и я сменил ее на чистую, перебазировал Марию на стул.

Лежа на простыне, Мария преобразилась, и теперь ее невыразимая красота сочеталась с беззащитной податливостью судьбе и смирением, которое так шло ей и было в ней силой, остановившей меня перед иконной лавкой в Новом Иерусалиме, где я и влюбился.